— Благодарю.
Я-оно поднялось. Стюард отодвинул ее стул. Я-оно открыло дверь.
В проходе она внезапно остановилась.
— Значит, начинаем.
— Начинаем?…
— Следствие.
— Следствие, — глухо повторило я-оно.
— Я составила список. Если не считать детей и пассажиров, которые подсели уже после Москвы, у нас сорок пять подозреваемых.
— Вы составили список?
— Это же естественно. Нам известно, что одна из особ, едущих в классе люкс, является убийцей. Вопрос: кто?
— Эта особа никого еще не убила.
— А! Тем сложнее загадка! Вы должны мне все подробно рассказать. Доктор Тесла — это тот высокий старик, с которым вы разговаривали вчера после карт, правда? А та блондиночка, с которой я вас видела на вечернем постое?
— Панна начиталась шестикопеечных Шерлоков Холмсов и Приключений полицейских агентов.
Ради большего эффекта, панна Елена хотела подбочениться, но коридорчик был для этого слишком тесен; поэтому она удовлетворилась тем, что сложила руки на лифе.
— А что пан Бенедикт имеет против Шерлока Холмса?
— Кроме того, что он ненастоящий детектив, решающий загадки ненастоящих преступлений? Ничего…
— Тихо…
Правадник поклонился и подошел ближе. Вопросительно глянул на девушку. Я-оно махнуло рукой. Тот наклонился, чуть ли не прижимая губ к уху, горячее дыхание ошпарило ушную раковину.
— Ваше Благородие хотело знать про того парня, из купейного… — понизил он голос.
Я-оно дрожащей рукой вытащило бумажник, выловило банкнот.
— Зовут его Мефодий Карпович Пелка, — четко произнес проводник. — Место семь цэ в четвертом вагоне второго класса.
— Где высаживается?
— Место оплатил до Иркутска.
— Едет от Москвы?
— От Буя, Ваше Благородие.
Я-оно глянуло на Елену. Та делала вид, будто не подслушивает, только притворство ей не удавалось; повернув голову в другую сторону, она отклонилась к проводнику — стук колес и шум мчащегося состава весьма затрудняли подслушивание, тем более — здесь, у перехода между вагонами.
— Хотите найти убийцу? — шепнуло ей я-оно по-польски. — А может, для начала, маладца, который вчера разбил человеку голову, словно гнилую тыкву.
Та лишь раскрыла глаза еще шире. Но тут же вернулась улыбка, Елена крепко оперлась на поданную руку, подняла подбородок.
— Не опасайтесь, пан Бенедикт, я пана Бенедикта смогу защитить.
Проводник вел.
Тем не менее, теснота вагона весьма затрудняла общепринятые жесты (общепринятые — то есть такие, когда человек приближается к человеку, совершенно к нему не приближаясь). В коридорчике с другой стороны вагона-ресторана я-оно зашипело от боли, и Елене пришлось отпустить руку.
— С вами что-то случилось? Я сразу не спросила, прошу прощения, тот человек вчера ночью тоже беспокоился. Вас избили?
— Нет.
— А рука?
За вагоном-рестораном проводник открыл двери в служебные помещения. Я-оно пропустило панну Мукляновичувну вперед. Она глянула через плечо.
— Я еще за столом заметила, у вас дрожала ладонь.
— И, видимо, посчитали, будто это от нервов.
— Она болит? Что произошло?
— Замерз.
— Но если вы что-нибудь себе отморозили…
— Вам никогда не доводилось терять чувствительности в конечности? Когда кровообращение в руке или ноге прекращается, вы прикасаетесь к коже, но впечатления прикосновения нет, совершенно чужая плоть, и вы уже не имеете над ним власти, это уже совершенно мертвый балласт — а потом внезапно туда возвращается тепло, возвращаются чувствительность и свежая кровь. И все колет, свербит, чешется и болит. Ведь болит, правда? А теперь умножьте все это раз в тысячу. Как будто кто-то влил в жилы горячую кислоту. Сам лед не приносит боли, больно выходить из льда.
Елена приостановилась, внимательно тянула, снова те же всепожирающие глаза и головка, склоненная к собеседнику, как удается только лишь mademoiselle Мукляновичувне.