— Крестись не крестись, а чему быть, того не миновать, — вздохнула Валентина Михайловна. — А крест, он еще ни от кого беды не отвел. Не отведет и твоих от колонии.
Но тут ввязался в разговор я:
— А если без колонии? Ну, скажем, завод возьмет на поруки?
— А не много ли вы… — вгляделась в меня, разделила свои года на мои и, получив в остатке «два», заменила «вы» на «ты». — А не много ли ты, рабочий класс, на себя берешь?
Я, конечно, уловил иронию, но ответил без всякого юмора:
— Рабочему классу любая ноша по плечу. Была бы ноша на пользу…
— Хорошо… — сказала она, посерьезнев. — Подумаем…
Из сада в окно смотрела ночь. У нее синие глаза, и не разобрать, о чем она там, за окном, шепчет: шу-шу-шу-шу-шу…
Моя комнатенка чуть больше шкафа. У самого окна — стол-инвалид без одной ноги. Приткнулся к подоконнику и держится за него, чтобы не упасть. У стены справа, как войдешь, кровать горбом. Я лежу, не разобрав постели и не зажигая света. Вспоминаю и осмысливаю пережитое за день. И в каком уголке памяти ни пошарю, всюду нахожу Катю. И как найду, как поймаю ее улыбку, так мне тепло и радостно. А не посветит улыбкой, отвернется, так мне сразу знобко и тоскливо…
Вдруг мелко-мелко, словно семечки просыпав, постучали в окно. Я вскочил, зажег свет и, распахнув створки, испуганно отшатнулся. На меня из синей мглы ночи смотрел белый, как смерть, Фантомас.
Мы засмеялись одновременно. Я, придя в себя, он, Фантомас, довольный тем, что напугал меня. Содрал с головы марлевый чулок-маску и, оказавшись братцем Иванушкой, покровительственно процедил:
— Не трусь!.. Тут все свои… Кемарь, как бо… — Он не договорил. Чья-то ладонь, вынырнув из темноты, как пробкой, закупорила ему рот. Но он все нее вырвался и, проваливаясь в ночь, крикнул:
— Как бог!..
— Спокойной ночи! — Но это пропел уже другой голос, девичий.
НОВАЯ СЕМЬЯ
В бригаде, куда я попал, были одни женщины и девушки. Пригласить их всех в кафе на чашку чая? Я лишь только вообразил себя во главе женского стола и то чуть не сгорел от смущения! Нет, кафе отпадало. Торт на всех? Шоколадный набор на всех? Старо и скучно. Меня выручили матрешки и оловянные солдатики, на которых я набрел в ведовском «Детском мире». Я слетал в Москву, домой, разжился деньгами и, вернувшись в Ведовск, помог «Детскому миру» за один день выполнить квартальный план по реализации детских игрушек: скупил все, какие у него были в запасе, матрешки и оловянные солдатики.
И вот утро того дня. Первое рабочее утро в моей жизни. Что это, склад готовой продукции, уставленный этажерками с лотками? Таким он был вчера. Таким он, собственно, остался и сегодня. Но как преобразился! На столе бригадира букет цветов — длинношеих, как жирафы, пионов. Возле, сияя улыбкой, Мирошкина. Так вот куда ушли с ее клумбы цветы. А я — прости меня, Мирошкина! — думал, на рынок, «рюмкой нос покрасить». На полоске кумачика, прилепившегося к стене, кокетливая надпись:
«Здравствуй племя, младое, незнакомое…»
Это я, значит, племя… На девушках и женщинах алые праздничные косынки и невероятной белизны халаты. Скуластенькая Варя, бригадир, крепенькая, как орешек, не спускает глаз с дверей, подстерегает, когда я войду. А я уже вошел. Я уже давно здесь, раньше всех, стою, спрятавшись за хлебной этажеркой, и на чем свет ругаю… самого себя… Честно говоря, я не ожидал, что распорядителем бала буду не я, а она. Думал, приду раньше всех, разложу подарки и когда они все войдут… Но они опередили меня и сами ждут, когда я войду. А я здесь уже, с мешком подарков, и не знаю, как быть. Вижу, улыбки на лицах женщин гаснут, как лучи заходящего солнца. Варя-бригадир кидает тревожный взгляд на часы и хватается за телефон.
— Проходная? — слышу я. — Алексей Братишка… Новенький… Прошел уже? Где же он?
— Я здесь! — бормочу я и с мешком за плечами предстаю на всеобщее обозрение.
Смех…
Он, как лавина, обрушивается на меня, и когда, отгрохотав, стихает, мне хочется пощупать самого себя и убедиться, цел ли я или лавина смеха не оставила на мне живого места!
Цел и невредим. И даже могу улыбаться. Что я и делаю, с медвежьей ловкостью кланяясь налево и направо.
Мое смущение явно забавляет бригаду. Но бригадир Варя начеку. Она, как дирижер, поднимает руку, гасит смех и представляет меня бригаде:
— Алексей Братишка. Прошу любить…
— А мы и без призыва, — озорничает кто-то, вгоняя меня в краску.
Варя-бригадир опять выручает меня.
— Катя! — дирижирует она. — Хлеб-соль новенькому.