Глаза у юного дикаря восхищенно заиграли: сигареты!
— На — дай! — сказал Шульман, протягивая пачку.
— Дай — на! — в тон ему ответил мальчик, беря сигареты и протягивая в обмен бутыль с самогоном.
Все? Можно расходиться? Как бы не так. Нечто, более сильное, чем магнит, удерживало их на месте.
«Знает или не знает, что держал в руках?» — размышлял Шульман, пытливо глядя на мальчика.
«Видел или не видел, что я держал в руках?» — размышлял мальчик, угодливо глядя на толстяка немца. А если видел, неужели ничего не заподозрил? Может, потому и не отпускает, что видел и заподозрил? Если так, подозрение надо снять и еще раз провести за нос эту толстую бочку…
Он вдруг наклонился, поднял провод в свинцовом чехольчике и с невинным видом спросил:
— Вас ист дас?
Ни один мускул не дрогнул на жирном лице-пузыре обер-ефрейтора. Он равнодушно взглянул на провод и, ткнув пальцем в небо, по складам проговорил:
— Гро-мо-отвод!
И тут же был вознагражден за свою находчивость. Мальчик испуганно отдернул руку, и провод утонул в траве.
Шульман хохотнул над его испугом и тут же турнул прочь, выпалив в мальчика всю обойму заученных слов:
— Шнель!.. Ходить!.. Мотать!.. Марш!
Мальчик скользнул в лес и как сквозь землю провалился. Но это для Шульмана. Сам же он обер-ефрейтора из глаз не выпускал. Не для того маленький с большим играл в кошки-мышки, чтобы выпустить. Он сразу, при первом взгляде на ефрейтора, понял, кто это, зачем здесь и что это за змея, которую он принял за ужа. Не змея и не уж это, а телефонный кабель! А сам обер-ефрейтор — телефонист, о чем у него не на лбу, правда, а на шинели было написано. Из-под шинели у него — Валя ее сразу узнал — «ухом» наружу торчала телефонная трубка. Одного Валя не знал, кого и с кем связывает телефонный провод.
Обер-ефрейтор, помыкавшись в оба конца вдоль по проводу, притомился и решил отдохнуть. Разобрался, сняв шинель, уселся на нее, застелив газетой, аккуратно настрогал сальца, сырку, колбаски, хлебца и принялся работать, пустив в ход жернова зубов. Закусив, распечатал бутылку, из которой потянуло вдруг таким духом, что он, не пригубив еще, ощутил легкое головокружение. Помотав по-конски головой, пошарил в крыльях шинели и достал раздвижной, как гармошка, стаканчик.
Валя, затаясь поодаль, наблюдал за тем, что будет дальше. Вот и ожидаемое! Обер-ефрейтор опрокинул стаканчик и замер без дыхания, выпучив глаза.
Он не сразу уснул, нет. Валя и не надеялся, что сразу. Еще бы, такая бочка! Но, приняв второй стаканчик и осоловев, опрокинулся навзничь замертво! Партизанский «гросфатер» постарался на славу, сварив сногсшибательное зелье. Партизаны нарочно снабжали своих разведчиков этим зельем. И разведчики часто откупались им от врагов.
Выкрасть у пьяного телефонную трубку не стоило труда. Она лежала на шинели среди объедков. Но когда тащил, вдруг вздрогнул. Над ним — «Держи вора!» — сердито гаркнула ворона. Она, как видно, не терпела соперников в своем деле.
Отмахав метров сто вдоль провода, Валя остановился и прислушался. Тихо. Только слышно, как богачки березки сыплют медное подаяние голым кустам-сиротам.
Валя вынул из кармана нож и, как кожуру с репы, принялся срезать с провода свинцовую обложку. Срезал, обнажив две жилы — белую и желтую, и тут же рассек их на две части. Подсоединил к проводам, желтому и белому, телефонную трубку и замер, прислушиваясь.
Вдруг над ухом так рявкнуло, что Валя вторично за день вскочил как ужаленный. Думал, подкрался кто и рявкнул! Но нет, рявкнуло в трубке и продолжало рявкать сердито и однотонно: «Остен», «Остен», их «Гарц», их «Гарц»…» Ну ясно, он прервал связь, и никто не отзывается. «Остен» и «Гарц» — это позывные. Остен — восток, Гарц — кажется, горы. Но кто кого вызывает, убей — не понять. «Их» — это по-немецки «я». Может быть, отозваться?
Валя нажал на клапан и, прикрыв микрофон ладошкой, тихонько крикнул:
— Их «Остен», их «Остен»…
В трубке сразу заорало:
— Их Гитлер!.. Их Гитлер!