Ночью саперы вышли на работу. Того же августа другая часть, немецкая, противостоящая нашей, получила шифрованную радиограмму. В ней сообщалось, что «по техническим причинам чертежи секретной мины, затребованные частью, в данное время доставлены быть не могут». Командир чертыхнулся — срывалась атака! — но операции не отменил. Приказал, готовя ее, обойтись «подручными средствами».
Зарю оба командира, наш и немецкий, встретили на НП. До атаки с нашей стороны оставалось ровно тридцать минут. И вдруг… Наблюдатель, примкнувший к окулярам стереотрубы, глазам своим не поверил, обнаружив на немецкой стороне какое-то движение. Неужели час атаки стал известен гитлеровцам и они решили предупредить ее своей контратакой? Так и есть, со стороны немецких позиций на наши движется молчаливая черная цепь.
— Товарищ командир… там… — он жестом указал за бруствер окопа, из-за которого выглядывала стереотруба, и, бледный, уступил место командиру.
Командир посмотрел и дрогнувшим голосом крикнул:
— Телефонист!
— Есть телефонист! — отозвался солдат с трубкой.
— Атаку отставить! — крикнул командир.
— Атаку отставить, — повторил телефонист в трубку.
— Артиллерия!.. — крикнул командир телефонисту.
— Артиллерия! — повторил телефонист в трубку.
— Быть наготове и ждать команды на огонь! — крикнул командир телефонисту.
— Быть наготове и ждать команды на огонь! — повторил телефонист в трубку.
Командир снова прильнул к окулярам стереотрубы. То, что он видел в ней, хоть в кого могло вселить ужас. На своих шли свои, подгоняемые, как скот, «пастухами» с автоматами, шли дети, женщины, старики; шли, кто плача, кто молча, но наверняка зная, что идут на верную смерть: не расстреляют свои, убьют «пастухи», которые подгоняют их сзади. Но в этом они ошибались. Не под пули их гнали «пастухи», а на мины! Еще три шага, еще два, еще шаг, и начнется… Русские — дети, женщины, старики — один за другим, один за другим, как птицы, а то и целыми стаями — начнут взлетать в воздух! Но что это? Немцы, приотстав, ждут, лежа в траве, когда начнет стрелять поле, а оно не стреляет. Дети, женщины, старики уходят все дальше и дальше, а мины, как заколдованные, не срабатывают. Что же это? Что? Что? Догадка озаряет всех сразу: поле разминировано! А раз так, вперед, в атаку, вслед за детьми, женщинами, стариками…
Поздно!
— Огонь! — кричит советский командир телефонисту.
— Огонь! — повторяет телефонист в трубку и в ту же минуту перестает слышать самого себя. Небо с треском раскалывается, и скорлупа осколков обрушивается на «пастухов». Покончив с ними, огонь катится дальше, а следом идут советские автоматчики. Им далеко еще было до победы, но вкус ее они уже почувствовали.
ПРОЩАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА
Дети всегда кому-нибудь и чему-нибудь подражают: прическе, походке, манере говорить… Примеров для подражания у них сколько угодно — кино, книга, сосед по улице или по парте…
Толиным соседом по улице и по парте одно время был Паша Меев, и не было у Толи горшего соседства в жизни, чем это. Павлик во всем подражал Толе, и Толя ужасно злился, когда в обезьяньих повадках Павлика узнавал самого себя. «Толя, как дела?» — спрашивали у него ребята. «На большой!» — отвечал Толя жаргонным словечком. Ребята похохатывали: оригинал! А Толе это и надо было — прослыть необыкновенным, хоть в чем-нибудь да отличиться от всех. И вдруг на тот же вопрос, тот же ответ: «На большой!» Но отвечает не он, а сосед по парте Паша Меев.
И так во всем Паша, как тень, повторяет Толю. Скроит Толя пилотку, как у испанцев-республиканцев, а на другой день глядь — и у Пашиной головы тот же пилоточный силуэт, что и у Толиной. Набьет Толя на башмаки подковки, чтобы цокали по-красноармейски, слышь, и Паша такими же цокает.