— Я с тобой, — сказал Толя и отвернулся, боясь маминых глаз. Мама часто убеждала его не столько словами, сколько глазами.
— Пароль? — вдруг спросила мама. Толя, опешив, поднял голову: шутит она, что ли? Но мама смотрела строго и ждала ответа. Толя растерялся.
— Я… я не знаю… — сказал он, пожав плечами.
— Ну вот, — мама посмотрела на Анну Ильиничну, как бы приглашая ту в свидетельницы. — Не знает, а хочет со мной. — И к сыну: — Как же я приму тебя без пароля?
— Куда примешь? — схитрил Толя.
Но мама была начеку и не открылась, уйдя от прямого ответа.
— Куда ты сам хочешь, — сказала она и, сочтя, что игра «горячо-холодно» зашла слишком далеко, сердито умолкла. Но, видя, что сын обиженно нахмурился, сказала, оправдывая свою неуступчивость: — Ты пионер, а я коммунистка. Нас много, а дисциплина одна на всех. Хоть и называется по-разному. На твоем, детском, языке — пионерской, на моем, взрослом, — партийной. Тебе со мной нельзя! Не я не велю, дисциплина!
Но у Толи насчет дисциплины были свои соображения…
Осташево, больше деревянное, чем каменное, жило в последнее время без музыки, без песен.
И вдруг Осташево запело. Это было так удивительно, что жители пораскрывали окна и двери и во все глаза уставились на поющих. Их было не то четверо, не то пятеро, но с каждой минутой становилось все больше, потому что, шагая по улице, они то и дело останавливались возле какого-нибудь дома, и головастый крепыш, стриженный под бокс, в кепчонке, задранной на затылок, орал в любопытные окна:
— Володька, выходи строиться!..
И компания, подхватив новичка, шла дальше, распевая во все горло:
Наблюдающие неодобрительно переглядывались: кругом смертное время, а Тольке Шумову с пионерами неймется. У них, видишь ли, потешный час. И куда только этих неугомонов несет?
А неугомонов прямым ходом несло в военкомат.
Когда Толя открыл дверь с серебряной табличкой, на него обрушился водопад голосов. В комнате, перебивая друг друга, гудели мужчины в штатском, наседая на мужчин в военном. Шла мобилизация.
Толя протиснулся к столу, где шла самая горячая схватка, и тут же попал в поле зрения огромных, как колесные ободья, очков, сидящих на прямом, как штык, носе.
— Тебе чего, мальчик? — грубо спросил человек в очках, прервав дискуссию с каким-то железнодорожником. — Ну?
Человек, чувствовалось, устал, и Толя простил ему грубость.
— С командой!.. На фронт! — крикнул он в тон очкастому и замер, оглушенный собственной смелостью.
Очкастый беззвучно засмеялся и вдруг, озорно сверкнув глазами, скомандовал:
— Гони!
— Кого… гнать? — опешил Толя.
— Команду. Сюда, ко мне!
Толя привел ребят и удивился, что в комнате стало вдруг свободней. А это любопытство прижало собравшихся к стенам, и они, выглядывая друг у друга из-за плеч, с интересом следили за происходящим.
Толя построил ребят и представился:
— Командир Шумов!
— Смирно! — скомандовал очкастый. — Кругом! По домам и родным школам грызть гранит науки, шагом марш!..
…Осташево, прощаясь с летом, било поклоны наступающей осени. Гнуло перед грустной гостьей шеи яблоневых ветвей, бросало под ноги ковровые дорожки листопада, зажигало красные лампы рябин…
Осень хоть и красивое, но в то же время и самое тоскливое время года, пора умирания цветов, птичьих песен, солнечного тепла. Но в жизни Толи Шумова еще никогда не было такой тоскливой осени, как эта. Во-первых, пришла война. Во-вторых, что куда важнее первого, его не взяли на эту войну. Маму взяли, а его нет. По-своему, они, взрослые, конечно правы, война — не дело детей. Но где им, взрослым, знать другое, что он, Толя Шумов, давным-давно не чувствует себя ребенком. И Володя Колядов не чувствует, и все другие из их компании старшеклассников. А если этим взрослым на словах все равно ничего не докажешь, то они постараются доказать свою взрослость на деле — возьмут и сбегут на войну!
Но им не пришлось бежать из дома. Война сама пришла к ним в дом.
Его подняли среди ночи, постучав в окно. Он отпер дверь и, распахнув, отступил перед кожаным человеком. Сияла луна, и он, черный, прямо лоснился кожей, в которую был одет.
Человек знакомо, в кулак, покашлял, как всегда делал перед «беседой по душам», и Толя узнал: директор Назаров. Но что ему, директору школы, понадобилось от него среди ночи, и почему он весь такой «кожаный», в фуражке со звездой и с пистолетом на боку?