Я собрал себя в форму, поправил фуражку, одернул короткополую курточку, унизанную деревянными клинышками-пуговками, как есть поплавками, и нырнул в тоннель, ведущий в город.
Ведовск открылся в развилке дороги весь в светлых родинках лужиц от прошумевшего ночью дождя — он и в Москве шумел, — с домами-громадинами слева и цирковым куполом завода справа. По этому цирку, да еще по запаху невероятной силы и редкостного вкуса я сразу узнал его — мой, хлебный!
Где-то что-то протарахтело и по звуку напомнило телегу, виденную из окна вагона. Телегу, бесенят на ней и лошадь, напропалую кующую копытами по мостовой. Переходя улицу, я лишь в последнюю секунду оглянулся, чтобы определить источник внезапного грохота, раздавшегося над самым моим ухом.
Эта секунда спасла мне жизнь.
Увидев разинутую пасть лошади, я отпрянул назад, инстинктивно зажмурившись, а когда открыл глаза, то увидел себя в объятиях двух волосатых существ, из которых один поддерживал меня справа, другой слева. Существа были т е с а м ы е: в штанах из клеенки, в сандалетах на босу ногу и в полосатых, как зебры, курточках, сшитых из матрасов. А где же были телега и лошадь? А тут же, поодаль, через дорогу. Лошадь, понурив голову, смущенно поколачивала копытом тротуар, а телега, на крутом вираже проломив забор, уже без лошади, торчала в его дыре. К месту происшествия со всех сторон спешили люди. Вереща, как соловей, со стороны станции бежал милиционер.
Увидев, что я пришел в себя, волосатики попытались оставить меня и задать стрекача, но я качнулся, падая, и они, не сговариваясь, снова вцепились в меня.
Это был опыт. Я и не думал падать. Просто притворился падающим, чтобы удержать ребят. И это не было предательством. Окруженные со всех сторон, куда они могли улизнуть? Это было проверкой. После того как они, не убежав, вторично кинулись мне на помощь, я, еще не зная, кто они такие, точно знал, ч т о о н и т а к о е — люди, не способные на последнюю подлость, когда топят других, спасая свою шкуру. Они не утопили меня, не бросили на произвол судьбы, а остались со мной, хотя знали, теперь-то уж им не уйти от расплаты.
— Как вас зовут? — спросил я у мальчишек.
— Ванька, — буркнуло справа.
— Ленка, — буркнуло слева, но я не успел вслух удивиться женскому полу своей собеседницы, потому что тут же был притянут к протоколу в качестве потерпевшего и свидетеля. К нему же вместе со мной были притянуты замешкавшиеся на месте происшествия какая-то женщина во всем синем и какой-то старичок в поношенной шляпе, сидевшей на нем, как воронье гнездо. Остальные свидетели испарились, как дождинки, упавшие на горячую плиту.
Столом правосудия была телега. Милиционер писал, облокотясь на нее, и, сочиняя бумагу, не спускал глаз с провинившихся, зажатых, чтобы не убежали, между телегой и забором.
— Потерпевший! — позвал милиционер и строго посмотрел на меня. Я промолчал. Милиционер позвал громче. — Потерпевший!!!
Он смотрел в упор, и я сдался, разомкнул уста:
— Вы меня?
Милиционер был терпелив. Он не вспылил. Он сострил:
— Если потерпевший вы, то кого я еще могу звать?
— Я не потерпевший, — сказал я и заметил, как, переглянувшись, мальчик и девочка с благодарностью посмотрели на меня.
— Как не потерпевший?.. Я сам, со своего поста… — Милиционер вдруг что-то понял, осекся и, перейдя от наступления к обороне, примирительно сказал: — Тогда прошу как свидетеля… И вас, — он кивнул женщине в синем и старичку с авоськой, в которой, как рыба в сачке, сверкали пустые бутылки.
Старичок угодливо закивал:
— Как власть велит… Как власть велит…
Милиционер неодобрительно посмотрел на старичка.
— Власть не велит, власть просит, гражданин Хомутов, — сказал он, — и вас, и гражданку Стрючкову…
Я удивился. Милиционер, еще не познакомившись, уже знал фамилии свидетелей. Потом сообразил: Ведовск — город-кроха, и все, кто живет здесь, известны друг другу, как пальцы на руке: большой, указательный, средний… Иванов, Петров, Сидоров… Их немного, и они, как пальцы на руке, при городе от рождения и до…
Женщина, названная Стрючковой, была квадратная и синяя. Вся синяя — от синей шляпки, похожей на кастрюльку, до светло-синих чулок и такого же цвета туфелек, поставленных на толстые каблуки-копытца. И только волосы у нее были светлокудрые, хотя лицо от всего синего тоже отливало синевой.