Покладистый старичок с авоськой был весь в морщинках. Как будто пото́м, когда лицо старичка было вылеплено, кто-то ударил по нему и оно все пошло мелкими трещинками. Одет старичок был в ватник, а обут в валенки, что, несмотря на тепло, никого не удивляло. Во всяком случае, старичков наряд не вызвал ни одного изумленного взгляда. Наверное, к этому его чудачеству в городе привыкли.
Женщина Стрючкова в отличие от старичка Хомутова была вооружена не авоськой, а портфелем. Но странно, когда она перенимала его из одной руки в другую, портфель вдруг по-щучьи разинул пасть и я тоже увидел в нем бутылки.
Перенимая портфель, Стрючкова то и дело поглядывала на часы. Она явно спешила куда-то и посматривала на ребят так, как бульдозер смотрит на бугор: скорее бы срыть и катить дальше.
Милиционер, облокотясь на телегу, размусоливал протокол. «Числа… года сякого, — бормотал он, помогая руке языком, — мною таким-то при свидетелях таких-то…»
Женщина Стрючкова нетерпеливо следила за медленными строчками, вращая короткой, как у филина, шеей, и наконец не выдержала.
— Прошу ускорить процедуру, — сказала она, — факт преступления налицо, а я, как вам известно, целый район хлебом кормлю…
Я вздрогнул — мое новое начальство! И позиция у начальства совсем не та, что у меня. У начальства — «преступление налицо», а у меня… В общем, теория в данном случае разошлась с практикой, как она часто расходится с нею во многих других случаях. Там, в электричке, следя за наездниками из окна вагона, я готов был задать им перцу. А тут, видя их лицом к лицу, вдруг пожалел и проникся состраданием. Судить заочно, наверное, всегда легче, чем очно. Потому что заочно судят только поступок, а очно — и того, кто его совершил. Я чувствовал, что встану на защиту ребят. Как? Я не знал еще, но знал, что встану. А начальство? И тут, как удар кнута, мысль: бросить все и убежать, чтобы потом не осложнять себе жизнь. Как пришла, откуда? А все оттуда же, не от души, а от шкуры. Шкура боли не терпит, вот, спасая себя, и уговаривает совесть отступить. Я не отступил и остался. Милиционер поднял голову.
— Процедура окончена, — сказал он. — Факт наезда налицо. Факт повреждения забора также. Прошу свидетелей и виновных расписаться. Виноватые Мирошкины!..
И тут выступил я.
— Они не виноватые, — сказал я, подражая в произношении милиционеру, то есть растягивая слово по слогам.
— Как не виноватые? — вскрикнул милиционер.
Старик Хомутов хихикнул, а женщина Стрючкова, перенимая портфель, вдруг выпустила его из рук, и он зазвенел, брякнувшись на тротуар.
— Виноватый я, — сказал я и кивнул на лошадь. — Меня испугалась и понесла.
Мирошкины, мальчик и девочка, видимо не ожидали моего заступничества и воззрились на меня с любопытством. Наглядевшись, захихикали и отвернулись, приняв меня за дурачка. А за кого же еще? Разве умный полезет за виной, если может избежать ее? Я полез и, ясно, оказался в глазах ребят дураком.
Я видел, милиционер надулся до красноты, собираясь отчитать меня, и не успел. Вдруг послышалось пение, и какая-то женщина в платье до пят, в шлепанцах на босу ногу, простоволосая, в оранжевой косынке, небрежно переброшенной через плечо, вошла в наш круг и церемонно поклонилась милиционеру. Тот нахмурился. Женщина Стрючкова демонстративно отвернулась. Старик Хомутов, осклабясь, отвесил ответный поклон, а виноватые Мирошкины, словно кто их за ноги дернул, в мгновение ока нырнули за телегу.
— Иди, Мирошкина, иди! — строго сказал милиционер. — И не пой, не положено!
Мирошкина вняла, приложила палец к губам и пошла, замкнув уста. Шла и шаталась, как моряк на палубе при малой качке. А я смотрел ей вслед и бубнил: «Именительный… Единственное число… Кто-что… Мирошкина… Множественное число. Именительный… Кто-что… Мирошкины… Нет ли тут целого, объединяющего Мирошкину с Мирошкиными?»
— Ваше фамилие? — голос милиционера заставил меня прервать грамматические упражнения и обернуться. Милиционер в упор смотрел на меня.
— Братишка, — сказал я.
Милиционер, не поверив, снова надулся.
— Фа-ми-ли-е? — сердито переспросил он.
— То же самое! — с вызовом сказал я.
Мирошкины, поднявшись из-за телеги, прыснули. Милиционер, решив, что шутка затянулась, протянул ко мне руку и потребовал:
— Паспорт!
Но тут у него на плече заверещало радио: продолговатый пенал в кожаном футляре.
— Всем постам… Всем постам… Всем постам… — долетел до меня тонкий — тоньше комариного писка — голос. — Совершен угон гужевого транспорта… Совершен угон…