Выбрать главу

Иван Спиридонович Рахилло Лётчики

А. С. Новикову-Прибою

1

Андрей потянул широкую лопасть пропеллера и поскользнулся — тупой удар по черепу сбил его на снег. Не помня себя, он торопливо отполз на четвереньках и поднялся на ноги. Обеспокоенное лицо инструктора высунулось из кабины:

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Всё благополучно, — ответил Андрей, удивляясь своему спокойному голосу; этот спокойный голос и напугал его больше всего. Андрей поправил шлем и, ощутив за ухом что-то горячее и липкое, бросился бежать прямо по посадочной полосе.

На старте не поняли, в чём дело: перед взлётом прогревались моторы, и вдруг через поле кто-то побежал, кто именно, определить было трудно. Инструктор взволнованно отстёгивал ремни, отдавая приказание двум подоспевшим курсантам:

— Один за ним, другой к санитарке!

Дежурный по полетам распорядился выложить на старте крест.

Возле самолёта уже собиралась толпа, с молчаливым любопытством разглядывая лопасти винта.

— Вот это долбануло.

— И как это он бежит?

Андрей бежал, не чувствуя боли. «Не повезло. Месяц остался до окончания, и вот тебе на! Придётся с другим выпуском заканчивать курс… Вот досада!»

Невесёлый день отражался в широкой лакированной полосе, оставленной санями. Она текла под ноги Андрею, вытягиваясь в бесконечную серебряную ленту: это немного напоминало ощущение быстро скользящей земли, когда самолёт идёт на посадку. «Ничего не произошло: просто лёгкий удар и — всё… Ведь бегу же я…» И Андрею стало стыдно, что из-за такого пустяка он взбудоражил весь аэродром. Но те четыре ступеньки, которые в другое время он мог бы перемахнуть одним шагом, теперь казались непреодолимым препятствием. Опираясь на перила, Андрей поднялся на площадку и ввалился в амбулаторию. Лекпом собирался обедать и уже был в шинели.

— Винтом по голове ударило, — сказал Андрей, опять удивляясь своему спокойному голосу.

— Кого ж это угораздило?

— Меня…

— Что-то незаметно, — неторопливо застегивал свою шинель лекпом. — Чего же ты сюда по всякому пустяку несёшься, когда на аэродроме санитарная машина дежурит?

Андрей, не настаивал на том, что с ним произошло серьёзное несчастье, наоборот: в том, что лекпом принимал его за здорового, он находил для себя даже некоторое облегчение. «Может, и правда?..» И он собрался было уходить, как в распахнутую дверь ворвался запыхавшийся курсант, посланный вдогонку за Андреем.

— Перевязывай… Что ж ты вылупился? — закричал он на лекпома. — Или не видишь, человека долбануло, еле на ногах держится? Садись, Андрюшка! — Он подставил табурет и усадил его.

Лекпом не спеша расстегнул пряжку на шлеме Андрея, но, увидев на шерстяном подшлемнике тёмно-красное пятно в полголовы, бестолково засуетился. Андрей сам осторожно стащил уже прилипший к волосам подшлемник.

— Беги за доктором! — распоряжался курсант. — А ты закури, Андрюша, закури! Когда куришь — легче… Потом и с медицинской точки полезно.

— Уйди, Гаврик…

Засучивая на ходу рукава, торопливыми шагами вошёл врач и следом, тяжело дыша, лекпом.

— Иди, я тебе говорю! — уже сердито закричал Андрей.

Гаврик задержался в приёмной. Вытянув шею, он прислушивался ко всему, что происходило в амбулатории. Вот хлопнула дверца шкафчика. Звякнуло стекло. Защёлкали ножницы. Потом тишина и негромкое «ой» Андрея. Опять тишина. Шаги. Скрип раздираемого бинта.

— Ну вот и готово!

— Можно идти? — голос Андрея.

— Что?.. Что вы, батенька, в уме ли? Мы вас в госпиталь сейчас отправим. Лежать, лежать…

— И надолго? — упавшим голосом спросил Андрей.

— Там видно будет.

Свалилась табуретка. Шаги. Дверь распахнулась.

— Куда пройти?

— Может, помочь, Андрюша?

Гаврик заботливо потянулся поддержать товарища, Андрей хмуро оттолкнул его:

— Брось, я не ребёнок! — И, смущаясь того, что пошатывается, Андрей нетвёрдо зашагал по коридору.

Цветные бабочки вдруг заметались перед его глазами, и пол и дверь стали уходить куда-то вниз. «Так на петле уходит земля», — успел подумать он и во весь рост грохнулся оземь.

2

Каждое утро над госпиталем с контрабасовым гудом пролетали самолёты. Андрей не мог спокойно слышать этого гуденья: он начинал ненавидеть и койку, и простыню, и белую безжизненную тумбочку, запах лекарств становился омерзительным. Ему непонятна была профессия врача и сестры, которые всю жизнь проводили в этих спокойных палатах. Хотелось сорвать повязку и бежать без оглядки туда, в ангары, к ребятам, где так приятно пахнет отработанным бензином, грушевой эссенцией эмалита, где простор и — ветер, ветер!