-- Иванушка, не гоню я тебя... ох, тошнехонько!.. И что я за несчастная такая уродилась... Мне и жалеть-то грешно тебя, а я еще стою вот с тобою здесь!.. Моченьки моей не стало... А как подумаю, что ты, Иванушка, убивец, да еще какой убивец-то -- страшно слово вымолвить! Теперь вот перед своими детишками казнюсь я денно и нощно!
-- Все одно: в Тебеньковой мне не жить, Феклиста. Обидно на других-то глядеть. Пока мужики не трогают, а все в виноватых состоишь. Уж лучше в чужом месте маячить...
-- До осени-то хоть оставайся...
-- До перваго снега проживу на острову.
Долго Феклиста плакала и не стыдилась своих слез.
VIII.
Наступила страда. Травы уродились хорошия, погода стояла ведреная, и всякая рабочая рука ценилась на вес золота. Лётные с острова перебрались на покосы, и теперь везде их принимали, как дорогих гостей. Перемет работал на покосе у своего благоприятеля, кузнеца Мирона, иосиф-Прекрасный переходил от Родьки Безпалаго к брательникам Гущиным, от Гущиных к Кондрату, от Кондрата к писарю Калинину. Деревни стояли пустыми, а зато на всех покосах, по низинам и поймам, широкой волной катился настоящий праздник -- с утра до вечера сверкали косы; ровными рядами, покорно ложилась высокая, душистая трава; от свежаго сена далеко несло ароматной струей, точно самая земля курилась благовониями. Народ трудился по берегам Исети, на заливных лугах, по мочежинам, в ложках. По ночам, как светляки в траве, мигали веселые огоньки; около них собирались семьи, тут же бродили спутанныя лошади, стояли телеги с поднятыми оглоблями, и весело катилась от одного покоса к другому проголосная песня.
-- Ну-ка, Иванушка, поробим, благословясь,-- весело говорил дядя Листар, принимаясь за косу.-- Ноне Господь уродил не траву, а шелк.
В страду даже Листар "трекался" от водки и работал, как медведь, за исключением "помочей", когда он исправно напивался до полнаго безчувствия. Иван Несчастной-Жизни работал с Листаром на покосе Феклисты. Место было отличное, на самом берегу Исети; расчистил его еще старик Корнев. Широкий луг, копен на восемьдесят, одним краем упирался в реку, где под прикрытием развесистой вербы был устроен балаган. Рядом шел покос старика Гаврилы, который вышел в поле сам-пят: сам да четыре сына. Семья была на подбор, и весело было смотреть, как Гаврилычи поворачивали тяжелую страдную работу. В крестьянской страде таится великая трудовая поэзия, которая охватывает даже самых ленивых. Бродяги давно отвыкли от нея, но и их захватил общий поток, и в каждом заговорила мужицкая кровь. Особенно рад был Иван, взявшийся за косу со слезами на глазах. С него точно спала какая шелуха. Он теперь был такой же мужик, как и все другие -- страдная работа всех сровняла, как траву под косой. Первые дни Иван заметно отставал от Листара, а потом начал работать наравне с ним и даже перегнал его. Сам старик Гаврила похвалил бродягу за чистую работу, а такая похвала дорого стоила -- нужно быть артистом страдной работы, чтобы понимать все ея тонкости;
-- Где это ты наловчился... а?..-- спрашивал старик Гаврила, внимательно поглядывая на бродягу.-- В остроге-то у вас трава не растет... Чистенько робишь, хошь кому впору. Загонял совсем Листара-то.
-- Тебя бы, дедка, столько-то колотили, как меня, так ты и косу-то позабыл бы, как в руках держать,-- оправдывался Листар.-- Места ведь живого во мне нет...
-- За дело колотили -- не балуй.
Феклиста была тоже весела и работала наравне с мужиками; Иван часто любовался, как она шла по полосе рядом с ним -- дерево-деревом, а не баба. Настоящая работница, не чета другим бабенкам, которыя поленивались-таки из-за мужей. Пимка не мог косить, а больше управлялся около лошади, помогал ворошить подсыхавшую траву и с нетерпением ждал, когда поспеет гребь. Возить копны на старом гнедке было для него настоящим торжеством. Он теперь не косился больше на Ивана -- очень уж хорошо работал бродяга, недаром похвалил дедка Гаврила. Маленькая Сонька тоже льнула к Ивану и часто засыпала где-нибудь в траве около него. Вообще, на Феклистином покосе царил тоже праздник, как и на других, хотя она сама не верила своему счастию и ждала какой-то беды, как все много выстрадавшие люди.
И беда была не за горами. Половина покоса была убрана, оставалась вторая. Феклиста стала замечать, что дядя Листар как будто что-то держит у себя на уме. Старик перестал работать попрежнему, несколько раз добывал себе где-то водку и видимо переменился к Ивану. Раза два он приходил на покос совсем пьяный и пролежал в кустах целый день.
-- Ты никак, Листар, рехнулся умом-то?-- заметила ему Феклиста.
-- Смалкивай... У Листара побольше твоего ума-то,-- огрызнулся старик, а потом засмеялся.-- Что выпучила на меня бельмы-то?.. Нет, брат, Листара не проведешь... не обедешь на кривой кобыле... Рехнулся... Да у меня ума-то на всю деревню хватит, да еще останется. Вот он какой, Листар-от.