Странная была эта Дунька, какая-то совсем безответная, и точно она боялась Ивана все время. Бродяга это чувствовал и не мог понять, зачем Дунька боится его. Раньше ему было жаль ее, как больного человека, а теперь он жалел просто замотавшуюся бабу, которая переносила свою судьбу с непонятным равнодушием. Дунька никогда не жаловалась, не плакала, а только изредка вполголоса затягивала какую-то печальную песню:
Не взвивайся, мой голубчик,
Выше лесу да выше гор...
Иван знал только, что Дунька откуда-то с уральских горных заводов, а откуда именно -- она не говорила.
-- Твой-то "Носи-не-потеряй" тоже заводский?-- спрашивал Иван.
-- А я почем знаю...
Прошло уже недель пять, как Дунька поселилась на Татарском острове. Время летело как-то незаметно. Дунькин ребенок понемногу рос и уже мог улыбаться, когда Иван брал его к себе на руки.
-- Бродяжить пойдем, пострел... а?..-- говорил Иван, подбрасывая ребенка кверху.
С половине сентября на Татарский остров неожиданно явился иосиф-Прекрасный, худой, мокрый, грязный, так что Иван едва его узнал.
-- Откудова это тебя принесло?-- спрашивал Иван недоверчиво.
-- Где был, там нет... Мне бы зелену муху повидать, Дуньку. Весточку принес ей... Месил-месил от Шадрина-то, просто хоть умереть, а нельзя: больно просил "Носи-не-потеряй". Он в Шадрине теперь, в остроге, так наказывал, чтобы Дунька безпременно к ему шла... серчает.
Это известие и обрадовало и смутило Дуньку, хотя она ждала его с часу на час. Она даже не разспрашивала про своего возлюбленнаго, что он и как, а знала только одно: ей непременно нужно итти в Шадрино и повидаться с "Носи-не-потеряй". Иван молчал и только исподлобья поглядывал на иосифа-Прекраснаго, точно сердился на него.
-- Ты чего на меня буркалы-то выворачиваешь?-- спросил иосиф-Прекраеный.
-- А смотрю, где у тебя совесть, у анаФемы. Зачем тогда убегли, дьявола?
-- Известно, не от радости ушли... эк пристал!.. Все Перемет сманивал...
-- Да ведь ты один ушел на трахт?
-- Ну, сначала один, а потом и Перемет пришел... опь и сомустил тогда меня, а то я бы ни в жисть не поддался тебеньковским-то мужикам.
-- Перестань врать. А где теперь Перемет?..
-- Перемет, брат, на казенное тепло перебрался... И прокурат только этот самый хохол!.. Как холода начались, он маханул на Шадрино и прямо к следственнику: так и так, бродяга, не помнящий родства, желаю поступить в острог. Молодой следственник-то, славный такой, ну и говорит Перемету: "Мне сейчас некогда тебя в острог садить -- мертвое тело производить еду, а ты меня обожди -- приеду, тогда в лучшем виде тебя в острог предоставлю". Ну, Перемет и ждал до самых вечерен, а потом забрался в кухню к следственному-то, да там и заснул. Следственник-то приезжает ночью, ему и говорят: "Бродяга вас дожидает, вашескородие".-- "Какой бродяга?" -- "А что даве приходил".-- "Да где он?" -- "Да в кухне у вас спит". Ну, разбудили Перемета, следственник записал его в бумагу и с бумагой послал в острог одного, потому казака не случилось. Перемет и говорит: "Не сумлевайтесь, вашескородие, не заблудимся..." Так и представился сам в острог с бумагой, зелена муха!
-- А много лётных идет в острог?..
-- Идут помаленьку... по двое, по трое идут. Больше-то не видно. Ну, да еще и настоящаго холоду не было: крепятся, которые в полушубках.
-- Ну, а ты как со своей головой полагаешь?
-- Да что полагать-то, один конец...
иосиф-Прекрасный неожиданно захохотал и долго не мог успокоиться.
-- Чего ржешь-то, дьявол?-- спрашивал Иван.
-- Ох, и потеха только была... Ведь я сюда прибег с веревочки, ей-Богу!.. Вот сейчас провалиться!.. Шатался я, шатался по трахту, заморозки пошли, и так это мне тошно сделалось, так тошно: н-на, ложись да помирай. Лист это кругом облетел, птица всякая потянула в теплую сторону, все по своим углам схоронились, одни лётные замешкались. Ни ты человек, ни ты зверь, ни ты птица какая... всем свое место есть, одному лётному земля -- клином. Ах, ты, зелена муха, пошел в первую деревню да прямо в волость и обявился; так и так, мол, иосиф-Прекрасный... А уж в волости-то штук восемь лётных до меня сидело -- кого пымали, кто сам пришел. Ну, нас всех, рабов божиих, на веревочку да к ундеру, а ундер нас и повел в Шадрино... И смех только: нас восьмеро, и такие все орлы -- упаси Боже, а ундер-то один. Мы его, ундера, на смех и подняли дорогой: "Куда ты, кислый чорт, ведешь нас?" Он нас варнаками крестит, а мы хохочем. Только тут уж я вспомнил про Дуньку-то, что ей наказывал "Носи-не-потеряй", ну, развязался и удрал от ундера, а остальные за мной. Ундер-то с палкой за нами гнался верст с пять...