Люба подняла трубку, сказала нехотя:
— Слушаю…
В трубке молчание, только дышит кто-то, потом Аллочкин голос:
— Люба, тебе плохо?
Теперь уже Люба молчит, дышит в трубку, слезы перебарывает.
— Плохо, — не сказала, а продышала, чтоб отец не услышал. А его уж и нет: понял, что не мама, — ушел в свой хоккей, дверь притворил.
— Приходи. Я жду.
Дверь Аллочкиной квартиры приоткрыта, но в коридоре Аллочки нет, дает возможность Любе отдышаться. В комнате сидит, шелестит страницами.
Люба на порог, смотрит на подругу. И Аллочка смотрит из кресла, отложила журнал, готова подняться, шагнуть навстречу. Но Люба делает первый шаг, и у нее вырывается:
— Алла, спаси!..
Подняться Аллочке не дала, опустилась на палас у ее ног, захлебываясь, то со слезами, то с иронией и злостью все выложила — от первых своих шагов в компании до визита Анжелы и ее угроз. Алла не перебивала, по ее глазам было видно, что не просто слушает, а думает, оценивает, делает какие-то выводы.
— И что ты решила? — сочувствия в голосе подруги нет: строгость, напористость, подталкивание к ответу, который для нее Аллочки, ясен, но она хочет услышать от Любы.
— В компанию не вернусь! — твердо сказала Люба. Поднялась, пересела на стул.
— А дальше? — Аллочка требовала какого-то главного решения, которого у Любы не было. Люба неопределенно повела плечом: не знаю.
— Нужно все рассказать! — Аллочка поднялась, поставила стул напротив, села, коленки в коленки, глаза в глаза, взяла Любины руки в свои, встряхнула их, побуждая к решительности, категорически повторила: — Рассказать!
— Кому?
— Родителям.
— Что ты! Да мама умрет!.. — воскликнула Люба и ужаснулась своим словам: ведь сочетание «мама умрет» для Аллочки наполнено особым смыслом. Но Аллочка была занята Любиной бедой. Ответила спокойно и непреклонно:
— Отцу расскажи, он — мужчина.
— Не могу! — Люба уткнулась лицом в колени.
Аллочка выпрямила ее за плечи, отвела руки от лица.
— Выходит, пусть компания развлекается, избивает кого хочет, грабит, а ты — молчать?!
— А что со мной будет? Милиции не миновать! — заскулила Люба.
— Может, и не миновать. Но как тебе дальше жить, если не решишься, не разоблачишь? Постоянно будут тебя преследовать, унижать, сама сказала, что они — такие. Если начинать новую жизнь, другого пути нет, так и знай!
— А что отец? Прибьет — и все. И ничего не решится.
— «Прибьет!» Смешно слушать. Да ты просто не знаешь своего отца! Ну чем я тебе могу помочь? Посочувствовать? Отец — взрослый, сильный, сделает все как нужно, защитит. Вот увидишь!
Люба молчала, сидела, сжавшись на стуле, не пряча своих слез и отчаяния.
— Решайся, Люба! Чтоб жить по-человечески, нужно уважать себя. И я хочу тебя не только жалеть, я тоже хочу тебя уважать. Важно это для тебя?
— Важно…
— Тогда идем. — Аллочка потянула Любу за руку, набросила ей на плечи куртку, стала одеваться сама.
Люба открыла дверь своим ключом. Аллочка решительно постучала в дверь родительской комнаты.
Отец удивленно смотрел на них, предчувствуя какую-то необычность момента. Аллочка сжала Любину руку: решайся!
— Отец! Я должна тебе все рассказать, только ты пока ничего не говори маме…
Люба вошла вслед за отцом в комнату, оглянулась, но Аллочки уже не было.