Прошло не так уж много времени. Он не без удивления стал замечать, что к нему с уважением относятся самые разные люди – от богомольной хозяйки до заводских «выпивох». Это насторожило. Ивлев знал за собой одно такое качество: мог легко понравиться, когда хотел этого. Он раньше знал точно: когда после его ухода говорят «хороший парень», а когда не говорят. Причем, когда говорили «хороший парень», это не радовало. Значит, дальше надо напрягаться и поддерживать в людях это мнение о себе. А поддерживать приходилось в основном болтовней и притворством. Он притворялся, что ему хорошо в обществе тех или иных людей, смеялся, когда не хотелось, внимательно слушал, когда заранее было известно, чем кончится рассказ. Причем, делалось это зачастую без всякой цели – просто трусил быть самим собой. Скажи кому-нибудь, что его скучно слушать – обидится. Помолчи с какой-нибудь вечер, другой, скажет: дурак. И приходилось изощряться. Впрочем, и искусство-то не ахти какое, но утомительное. Начав другую жизнь, Ивлев первым делом решил быть самим собой, во что бы то ни стало, в любых обстоятельствах. И стал. И заметил, что люди за что-то начинают уважать его. Он перебрал в памяти все, что он делал и говорил, и не нашел, чтобы он последнее время угождал кому-нибудь, поддакивал, говорил, когда не хотелось, или молчал, когда хотелось сказать. Это открытие радовало – так было легче жить.
Кончилось лето. Осенью Ивлева вместе с другими рабочими послали в деревню помогать колхозникам убирать картошку.
Деревня, куда приехали, большая. Помощников понаехало много – рабочие, студенты, служащие… Половина – лоботрясничали, жгли на полях костры, дурачились.
Вечерами в деревне было шумно. Возле клуба выставляли радиолу и до глубокой ночи танцевали. А вечера стояли хорошие – тихие, теплые. С неба срывались звезды и, прожив мгновенную яркую жизнь, умирали.
Ивлев сидел вечерами на крыльце (он жил возле самого клуба, у колхозного бригадира), курил, слушал радиолу, женский смех… И было как-то тяжко на душе. Бродила в крови беспокойная сила, томила.
Один раз, в субботу, засиделся он так до самого утра. Накурился до тошноты, пошел на край деревни, к озеру. Сел на берегу и стал смотреть, как в лучах восходящего солнца занимается ярким огнем ветхая заброшенная церквушка. Оттого ли, что церковка отражалась в синей воде особенно чисто, оттого ли, что горела она в то утро каким-то особенным – горячим рубиновым огнем – и было тихо кругом – отчего-то защемило сердце. Ивлев лег на землю лицом вниз, вцепился в траву и заскрипел зубами. Подумалось вдруг о боге. И каким-то странным образом: что человек, особенно женщина, лучше бога…
На другой день он опять пошел на озеро – смотреть, как горит церквуха на закате солнца. И встретил на улице Марию Родионову. И остолбенел: такой красивой девки ему еще не случалось видеть. Пошел за ней… Мария оглянулась.
– Здравствуй, – сказал Ивлев.
– Здравствуйте, – она остановилась.
Ивлев ласково улыбнулся – его немножко пугала красота женщины. И удивляла.
– Вы что, обознались? – спросила она.
– Нет, – Ивлев не знал, что говорить. Стоял, смотрел на нее.
У Марии насмешливо дрогнули губы; она повернулась и пошла прочь.
«Вот это да!», – подумал Ивлев.
В тот же вечер он увидел Марию еще раз – возле клуба.
Она стояла в кругу девушек-студенток. Рядом толпились парни.
Ивлев пошел прямо к ней.
– Отойдем в сторонку, – сказал он.
Мария не удивилась, улыбнулась ему как знакомому.
– Зачем?
– Мне надо сказать пару слов… – у Ивлева от волнения перехватило горло – последние слова он пискнул: «Пару слов».
Мария открыто, громко засмеялась. Засмеялись и все стоявшие поблизости. У Ивлева от стыда и злости свело затылок. Он тоже через силу улыбнулся и, сам не понимая, что делает, вернее, понимая, что делает глупо, взял девушку за руку и хотел силой отвести.
Мария вывернула руку… И тут – как из-под земли вырос – появился чернявый парень, броско красивый тонкой южной красотой – не то армянин, не то азербайджанец.
– Одну минутку, – сказал он. – В чем тут дело?
Мария улыбалась и с любопытством смотрела на Ивлева. Молчала.
Чернявый ловко оттер Ивлева плечом в сторонку, взял за локоть и, немножко рисуясь, сказал:
– Здесь вам делать нечего. Вы меня поняли?
В глазах Ивлева стояла красивая Мария.
– Нет, не понял, – сказал он.
Чернявый вежливо улыбнулся – он хотел казаться страшным.
– Объяснить?
– Попробуй.
Чернявый оглянулся для пущей важности, взял Ивлева за грудки.
– Тебе что, собственно, надо?
Ивлев хотел оторвать от себя руку, но она точно приросла – парень был цепкий.
– Отпусти, дурачок, – спокойно сказал Ивлев, – все равно ты потерял эту девку. Успокойся.
– Да? – парень сильно рванул его в сторону, отпустил и дал пинка под зад.
– Бежи отсюда! Чтобы я тебя больше не видел!
Ивлев вернулся. Драться не хотелось – злости не было. В глазах стояла насмешливая Мария. Почему-то именно в этот момент он поверил, что она будет его.
– Отойдем дальше, я тебе все объясню, – сказал он чернявому.
Чернявый стал в боксерскую стойку, больно ткнул Ивлева в грудь. Ивлев, не разворачиваясь, дал ему снизу в челюсть. Дрались без азарта… Чернявый все пытался боксировать, прыгал, делал обманные движения, но схватывал гораздо чаще, чем Ивлев. Их разняли. Чернявый успел разорвать Ивлеву новую рубаху до пупа и разбил в кровь губы. Зато у самого надолго зажмурился левый глаз.
Ивлев сразу же, как только их разняли, ушел домой, умылся, надел другую рубаху… И пошел опять к клубу. И опять подошел к Марии.
– Меня Петром зовут, – сказал он. – А тебя как?
У Марии радостно заблестели глаза. Ей начинала нравиться эта скандальная история.
– Зовуткой, – откликнулась она.
– Отойдем в сторонку, – Ивлев сам не ожидал от себя такой нахрапистости. Все в нем больно и сладко ныло; как будто все нерастраченное тепло двадцати пяти прожитых весен выплеснулось из тайников души, ударило в голову. Он ошалел.
– Мне здесь хорошо.
– Не пойдешь?
– Нет.
Ивлев хотел улыбнуться разбитыми губами – не получилось: не хотелось улыбаться.
– А почему? – спросил он.
– Что?
– Пойдем!… Чего ты боишься-то?
– Ты сам-то не боишься?
– Нет.
– А тебе не кажется, что ты нахально действуешь?
– Нет, что ты!
– А мне кажется.
– Перестань… Вообще, успокойся… – Ивлев плел черт-те что, только бы не молчать – почему-то боялся замолчать. – Я тебе сейчас все объясню… Пойдем?
– Ты что, дурак, что ли?
– Халда, – негромко сказал Ивлев. Он обозлился вдруг.
Мария смерила глазами поджарую фигуру Ивлева, презрительно усмехнулась.
– Между прочим, за халду придется ответить.
– Дура ты породистая… – Ивлева трясло. – Я ж тебе говорю: пойдем со мной!
Мария отошла от него.
Через минуту к нему подлетел чернявый.
– Я ее провожаю сегодня домой, – решительно заявил Ивлев. – Понял? Отойди, а то я тебе второй глаз закрою, – теперь Ивлев готов был драться по-настоящему.
Чернявый задохнулся от возмущения. Некоторое время молчал.
– Ты что? – спросил он.
– Ничего. Иди сюда! – Ивлев пошел за клуб, в темноту, чернявый – за ним. Дрожь у Ивлева прекратилась, он успокоился: начиналось представление покрупнее.
Он слышал, что сзади, вместе с чернявым, идут еще двое или трое.
Шли долго – уходили от света. Ивлев шагал впереди, не разбирая дороги… Перелезли через прясло в чей-то огород, пошли по грядкам, громко шуршали картофельной ботвой…