На другой денъ, послѣ обѣда, Король въ присутствій всѣхъ знатныхъ сказалъ бѣдному д'Обинье, что Королевы на него жалуются, и что онъ приказываетъ ему немедленно оставитъ Дворъ. Д'Обинье изумился — минуты черезъ двѣ вышелъ изъ залы, будучи внѣ себя отъ досады — возвратился домой, велѣлъ людямъ своимъ готовиться къ отъѣзду и бросился на кресла… «Таковы Государи!» думалъ онъ въ своемъ огорченіи: «можноли вѣритъ любви ихъ? А Генрика еще хвалятъ 5 называютъ добродушнымъ, твердымъ!.. Онъ таковъ же, какъ и другіе!.. A я любилъ его!… Вчера онъ ласкалъ меня, a нынѣ выгналъ, и еще въ присутствіи всего Двора!… И единственно для того, что двѣ женщины, которыхъ онъ не любитъ и презираетъ, хотятъ моей ссылки!.. Развѣ надобно для сохраненія его милости, хвалитъ Варѳоломеевское кровопролитіе и поведеніе недостойной Маргариты, которая дѣлаетъ стыдъ и безчестіе супругу?… Не самъ ли Генрикъ изъявлялъ мнѣ свое омерзѣніe къ жестокосердію злобной и властолюбивой тещи своей? не открывалъ ли мнѣ за тайну, что хочетъ развестись съ Маргаритою?… A теперь вѣрнѣйшимъ подданнымъ и другомъ своимъ жертвуетъ ненависти сихъ Королевъ, его извѣстныхъ непріятельницъ?.. Нѣтъ, онъ никогда не любилъ меня!.. A кто могъ бы вообразитъ, что подъ видомъ такого любезнаго добросердечія, такой благородной откровенности, гнѣздится лукавство и притворство?»
Въ сію минуту явился посланный отъ Короля, сказать удивленному д'Обинье, что Генрикъ желаетъ ночью съ нимъ видѣться. Онъ былъ въ душѣ своей такъ озлобленъ, что сіе странное повелѣніе казалось ему знакомъ новаго нещастія. Гордый д'Обинье вообразилъ, что Королб хочетъ лишитъ его свободы, но не смѣетъ на то отважиться днемъ. Ему пришло на мысль спастись бѣгствомъ; однакожъ, подумавъ, д'Обинье рѣшился исполнитъ Королевскую волю и внутренно хвалился такою смѣлостію. Въ восемь часовъ вооружился съ головы до ногъ; взялъ шпагу, кинжалъ и два пистолета; завернулся въ плащъ, вручилъ Небу судьбу свою и пошелъ. У Дворца ожидалъ его человѣкъ, который велѣлъ ему итти за собою, не говорилъ болѣе ни слова, и велъ д'Обинье по темнымъ, узкимъ коридорамъ. Сія таинственность увеличила его безпокойство; ужасныя мысли, пугая воображеніе, казались ему бѣдственнымъ предчувствіемъ. Скоро жалкому д'Обинье послышалось, что вооруженные люди идутъ къ нимъ на встрѣчу: онъ невольно затрепеталъ, остановился и выхватилъ пистолетъ… Вожатой, не примѣтивъ того, шелъ впередъ, и Герой нашъ остался одинъ въ коридорѣ; минуты черезъ двѣ, не видя никого, съ нѣкоторымъ стыдомъ спряталъ пистолетъ, и долженъ былъ итти ощупью. Проводникъ возвратился къ нему съ факеломъ, и ввелъ его наконецъ въ комнаты. Генрикъ встрѣтилъ его съ распростертыми объятіями и засмѣялся. Д'Обинье долженъ былъ стыдитъся своихъ подозрѣній, взглянувъ на веселое лицо Короля. «Не правда ли, другъ мой,» — сказалъ ему Генрикъ — «что тебя вели сюда какъ щастливаго любовника?…Ваше Величество! отвѣчалъ д'Обинье; я щастливѣе всѣхъ любовниковъ на свѣтѣ, видя, что Государь не лишилъ меня своей милости. — „Ты конечно угадалъ истину, сказалъ добродушный Монархъ: вдовствующая Королева ненавидитъ тебя; надлежало исполнитъ ея требованіе или поссориться съ нею: чего не льзя мнѣ теперь сдѣлать безъ великой опасности для всѣхъ друзей нашихъ. И такъ я далъ слово удалитъ тебя; она повѣрила, что могу жертвовать ей другомъ: не мудрено — Екатерина не знаетъ меня.“ — Ваше Величество! весь Дворъ считаетъ меня въ немилости. — „Нѣтъ, Морней, Биронъ, Лафорсъ и Крильйонъ не повѣрили тому; за что я искренно благодаренъ имъ; они отдали справедливость и мнѣ и тебѣ. Заслуги твои начертаны въ моемъ сердцѣ: я знаю цѣну вѣрности. Любезной другъ! мы всякой вечеръ будемъ видѣться; ты долженъ ночевать у меня, а днемъ скрываться. Это продолжится мѣсяцевъ шесть, послѣ чего снова явишься при Дворѣ.“ — И такъ Ваше Величество увѣрены, что не начнете войны прежде шести мѣсяцевъ? Въ противномъ случаѣ никакая ссылка не помѣшаетъ мнѣ и въ день быть съ вами. Но чѣмъ же укоряетъ меня Королева? — „Великою нескромностію: ты искренно говорилъ объ ней.“ — Ей надлежало бы извинитъ меня. Люди, которые служатъ Вашему Величеству, привыкли говоритъ истину. — „Мнѣ можно безъ досады слушать ее; но она весьма оскорбительна для Государей малодушныхъ. Д'Обинье! будь осторожнѣе, оставь въ покоѣ Королеву. Эпиграммы ничего не доказываютъ. Одна страница Исторіи, хладнокровно написанная, изобразитъ Екатерину лучше всѣхъ ѣдкихъ сатиръ твоихъ.“
Д'Обинье, тронутый милостію Короля своего, могъ воспользоватъся его мудрымъ наставленіемъ и далъ слово отказаться отъ стиховъ — то есть, отъ сатиръ всегда колкихъ, но часто неосновательныхъ.