— Ты не поняла меня, Машка, ничего–то ты так и не поняла.
— Ну, раз так, куда уж нам, сиволапым, — она встала с кресла и расправила юбку.
— Сядь, я не закончила!
— Хватит языком трепать, — сказала Маша, — чемодан даешь, или нет?
— Я снова улетаю из России, — сказала я, закрывая глаза.
— Это твои проблемы, — сказала Маша. — Мягкой посадки. Так что же чемодан?
— Он мне понадобится скоро.
— Привезу, не переживай, — успокоила меня Маша. — За базар отвечу.
— Ты успокаиваешь свою совесть, — сказала я, закрывая глаза и откидываясь на подушках, — а делаешь больно мне. Подумай на досуге, как это получается. Чемодан в шкафу, в передней.
Маша постояла в комнате еще минуту или две, возможно, она хотела что–то добавить, да так и не решилась, может быть, просто смотрела на меня и раздумывала над моими словами. Но потом она все–таки выключила свет на письменном столе и вышла, аккуратно затворив за собою дверь.
Борис Аркадьевич подготовил смету ремонтных работ, и мы вместе с утра до вечера вели переговоры со строительными бригадами и фирмами, искали качественные стройматериалы подешевле, заверяли соседей по зданию, что не причиним неудобств и побелим потолки в подъездах в качестве бонуса за лояльность. Как ни странно, именно жильцы этого запущенного здания, почти все относились к нам с неприязнью и подозрительностью. Здесь жили в основном бюджетники и пенсионеры, то есть, вроде бы самые обычные среднестатистические москвичи, но складывалось ощущение, что, будь их воля, нас непременно следовало разорить, а полуподвал на веки вечные заколотить досками, а еще лучше — передать жильцам дома, как будто они имеют на него историческое право.
— Там будет склад текстильной продукции, — уверяли мы поочередно каждого из них. — Никакой незаконной деятельности, ничего токсичного, никакого шума.
— А тараканы?
— Мы же не общепит, — широко улыбались мы.
— Это вы сейчас говорите, — злобно смотрели на нас пожилые тетки, из–за спины которых воняло жареной рыбой так, что впору было натягивать респиратор. — А потом смените вывеску, и управы на вас не сыщешь.
— Мы же по-хорошему, сами к вам пришли, хотим выстроить уважительные отношения с соседями, показаться вам лично.
Засвидетельствовать почтение, пообещать небольшую взятку, лизнуть ваш дряблый зад, чтобы вы почувствовали себя властью, как вахтер или консьержка, дать вам снова немножечко моего унижения. Того, чем я разбрасывалась всю свою взрослую жизнь. Но сегодня — только самую малость…
— Старикан и молодая девка, что за хрень! — этот соседушка был пьян и откровенен. На нем была одета давно не стиранная тельняшка и спортивные брючата с пузырящимися коленями.
— В документах все указано, — сказал Борис Аркадьевич, расстегивая подаренную мной кожаную папку, в которой он носил копии документов, подтверждающих наши права. — Хотите ознакомиться?
— Че ты мне паришь, старый? — мужик выглядел лет на сорок, но особой крепости в нем не ощущалось. Он вытолкал нас на лестничную клетку, прикрыл за собой дверь и закурил вонючую сигарету. — Ясно, что настоящие хозяева не вы. Кто–то за вами стоит, поосновательнее, а? Леху Кутузова не проведешь!
С этими словами он подмигнул мне и перешел на заговорщический полушепот:
— Кому опять продались? Чуркам или жидам? Леха все видит, все знает, красавица.
— Ты что, дружище? — улыбнулась я ему в ответ. — Горя захотел? Зачем тебе кто–то, кроме нас, нужен? Мы–то между собой, как русские люди, всегда договоримся, а вот если б ты глуп оказался, и кто другой к тебе заглянул, а то и в подъезде твоем темном встретил? Чур тебя, Леха Кутузов от этих бед, понял меня, ты же не дурак, Леха? А может, ты пидор, Леха, и тебя большие мусчины интересуют? — я уже почти впивалась губами в его мясистое ухо. Благо, высокий каблук почти выравнивал наш рост. — Так будут тебе мусчины, настоящие, сильные…
— Я не пидор, — Леха отодвинулся от меня и вжался в свою дверь, общение с нами сразу потеряло для него привлекательность.
— Так что, Леха Кутузов, — во весь рот улыбнулась я, — подружишься с нами? А мы тебе вон подъезд выкрасим и побелим? Лады?
В десятом часу вечера мы с Борисом Аркадьевичем сели, наконец, в мою бывшую «восьмерку» и выехали на Бутырскую улицу, давшую название недобро прославленной тюрьме.
— Почти всех прошли, — зевнула я, — две квартиры так и не открылись, но это уже твоя работенка будет, господин директор.
— Там, видимо, не живут хозяева, — отозвался Борис Аркадьевич. — Так что программа успешно выполнена. Не отметить ли нам это?
— А давай, Борис Аркадьевич, хоть в «Якиторию».
— Морепродукты полезны, — одобрил мой любовник-пенсионер и минут через десять припарковался у круглосуточного японского ресторана.
Лаконичный уют, столетиями культивируемый в Японии, стал мировой модой и подарил всему человечеству радость общения за кувшинчиком сакэ, ни капли не противоречащую деловым разговорам.
— Мы расписали все расходы на первый период, — говорил Борис Аркадьевич, — но денег все равно мало. Даже завершение ремонта под вопросом.
— Я достану денег, — обещала я, — это не твои заботы. Главное, постарайся вписаться в смету, сведи к нулю непредвиденные траты.
— Понятно, чего уж там, — Борис Аркадьевич неловко орудовал палочками. Видимо, в семьдесят лет руке сложновато перестроиться под незнакомый столовый прибор.
— Добавь немного васаби к соусу, — терпеливо советовала я. — Того зеленого, и перемешай.
— Слишком остро, Сонечка, — улыбался он из–под очков. Борис Аркадьевич очень хотел казаться молодым и стильным, но было видно, как натужно дается ему поглощение конусов иниаги, обернутых в лист из водорослей.
— Надо было для начала чего попроще заказать, — сказала я. — Калифорнийские роллы удобнее держать, сейчас их принесут.
Для меня самой питание с помощью палочек уже много лет не представляло никаких проблем. Комплекс провинциалки никогда не давил на меня и не мешал жить. Еще давным-давно я сказала себе, что человек, по-настоящему любящий Толстого и Набокова, не может чувствовать себя ниже своего же соотечественника, гордого бирюлевской или кунцевской пропиской. Никогда и ни в чем. Пусть я и родилась где–то в лесном городишке, пусть и прошла через то, что прошла. Плевать мне на общественное мнение. А палочками есть все равно здорово…
— О, несут наши роллы, — улыбнулась я Борису Аркадьевичу. — Повторите сакэ, пожалуйста. Что–то оно быстро иссякает.
— Я заплачу за сегодняшний ужин, — сказал мой сотрапезник, едва официантка отошла. — И не спорь, Соня. Ты привлекла меня к делу, назначила приличную зарплату, поэтому позволь хотя бы в такой малости настоять на своем.
— Да ради бога, директор, — сказала я. — И не волнуйся о деньгах. Я найду деньги.
— Ваше здоровье, госпожа учредительница! — Борис Аркадьевич налил сакэ в глиняную рюмку и поднял ее. — Будь всегда здорова и счастлива, Соня. И знай, что я тебя люблю. Это последняя любовь, поэтому она самая сильная.
Я промолчала и выпила горячий сакэ. Наверное, подумала я, мой директор не лжет. Он меня не подставит и не предаст. Вот только будь он хотя бы на пару десятков лет моложе…
В Москве только-только начал таять снег, а в Австрии уже вовсю распустилась зеленая листва. Я пожалела, что оделась в короткую норковую шубку, но с этим было уже ничего не поделать. Я снова вставила в мобильник австрийскую сим-карту и Брюхо позвонил мне почти сразу, едва моя трубка включилась в сеть.
— Я очень занят, дорогая, — сказал он, — увидимся дома. Тебя встретит Альбинос.
— Хорошо, дорогой, — кратко ответила я.
Вот и первый щелчок по носу, Аня Лисовская. Не думай, что ты явилась в Европу на три месяца позже обещанного, и это сойдет тебе с рук. Возможно, пора приготовиться и к другим неприятностям.