- М-да... - потирая небритую щеку, промычал Петр Петрович, постарались... Ничего не скажешь постарались... >
Он деловито обошел обе комнаты, пощупал рукой стены, понюхал зачем-то ладонь, подошел к окнам, потряс оконные рамы и долго ходил взад-вперед, что-то прикидывая, насвистывая, обдумывая.
- Как это у тебя не отняли квартиру-то? - спросил он вдруг.
- Я за нее платил. Мы с нянькой тут прописаны.
- Платишь здесь, а живешь там... Чудно! Ишь что тут развели! Погибель!
Почему я давно не занялся всем этим? - думал Митя. Ведь руки мои - не крюки, я и стекло вставить могу и стены покрасить. Но где их взять, эти стекла? Да, где взять
Стекло, дерево, краску, все, что надо для ремонта? А разве ты пытался раздобыть? Раньше "посредством улыбки" ты все мог раздобыть, что же сейчас? Правда, что же сейчас?
Петр Петрович был человек действия - и притом немедленного. На другой день рано утром, когда Поливанов, придя на работу, подписывал очередную фотографию, он заглянул в дверь:
- Ты один, Дмитрий Александрович?
- Один, один, заходи.
Петр Петрович вошел, сел подле, вытянул вперед ноги в тяжелых военных сапогах.
- Вот что я полагаю, брат, - начал он, будто продолжая их давнишний разговор. - Первое - это стекла. Бери-ка у редактора ходатайство, а мы эти стекла из глоток вытащим, уж будь уверен. Второе - вот что: тесу хорошего, чтоб посуше. Это я расстараюсь. Есть у меня дружок, на грузовике работает. Не спрашивай, сделаем. Третье дело - просушить стены. Помещенье не сырое, только что отсырело. Это надо топить и топить. Времяночку опять в строй введем, тут без печника не обойдешься, печь - это наипервейшее дело. Ну и дров надо запасти. Получишь ордер. Но ордер ордером, а дело делом. Обмозгуем. Осина тут не пойдет. Это я тоже, пожалуй, на себя беру. - И, помолчав, прибавил нараспев, мечтательно:
- Есть монета разменная, правильная и всегда ход имеет. Не монета валюта. Водка - вот она валюта. Понятно? Достань пару талонов, да какое пару - побольше. Пойди к Громову, объясни насчет ремонта, про детей, про жену, про контузию не забудь. Одним словом - жми. Сам не подожмешь - тебя зажмут.
Поливанов достал много водочных талонов, ему их отдали и Савицкий и Голубинский. Ремонт, предстоящий Поливанову, был делом нешуточным, и это понимал каждый.
Талоны Митя вручил Петру Петровичу. Петрович отправился получать водку и пропал, сгинул, испарился.
- Запил! - сказал Поливанову завхоз. - Эх вы, яичница всмятку, интеллигент, черт бы вас подрал!
Все дружно проклинали Поливанова и беспокоились за Петра Петровича: редактор шутить не любил и за прогул мог уволить в два счета. Домой к шоферу никто не хотел идти. Во-первых, было ясно, что он запил не дома. Во-вторых, все боялись его жены, которая тоже шутить не любила и, когда Петр Петрович запивал, считала виновными всех, кроме него.
У Поливанова в типографии был дружок - восемнадцатилетний парнишка наборщик Володя. Он любил Митю не только за то, что Митя помогал ему решать задачи по алгебре, которые задавали в вечерней школе. Он его просто любил. Его восхищало в Поливанове все - манера говорить, острить, а главное, поливановские рассказы. Иногда после рабочего дня Володя поднимался в редакцию и присаживался к Митиному столу. Он по-детски ловил на лету каждое его слово, каждую шутку.
И когда с Поливановым случилось несчастье и неизвестно куда ухнули его водочные талоны, Володя, недолго думая, отправился к Петру Петровичу и тут же попал в лапы его жены. Она даже не дала ему переступить порог, она вытолкала его с криком:
- Споили, черти! Будто не знаете, что ему и запах-то водочный хуже смерти! Товарищи называются!
Оставалось одно: забыть о Петре Петровиче и приниматься за дело самим. Без водочных талонов - как без рук, но стекло на два окна схлопотали (в долг!) в самой редакции. Оно серое, мутное, но Поливанов с Володей вставляли его так, будто оно по меньшей мере венецианское. Володя достал хорошую замазку, они с Митей стояли на стремянках - подоконников то не было - и вмазывали окна.
И вдруг в дверях раздался голос Петра Петровича. Он кричал как ни в чем не бывало, будто не он пропил драгоценные талоны, будто не он исчезал на четыре дня, будто не он подвел товарища. Он кричал:
- Недотепы, будьте вы прокляты! Сначала надо протопить, а потом уж стекла вставлять
- Протопить?! Улицу, что ли, топить?
- Ты не спорь, ты знай меня слушай! Жар - он станет сушить. А не то все потрескается потом. Завтра к вечеру придет печник, понятно? - И прибавил тихо:
- Ну ладно, виноват. Я люблю ее - беленькую, чистенькую - раз, да горазд, а не каждый день по наперстку! Но больше такого не будет, ты мне поверь!
И больше такого не было. После трудового дня в редакции они работали за шестерых. Прорабом был Петр Петрович.
Не назавтра, как обещал Петрович, а дней через пять появились два печника. Один из них прибыл со станции Зеленоградская. Он был тонкий мастер своего дела и разворотил печи со стороны коридора и забросал кирпичами путь к парадной двери. Потом заикнулся насчет водки, но Петр Петрович строго сказал:
- Да ты в уме ли? Откуда мы напасемся для тебя водки?
И мастер принялся за дело. Коммунальная квартира бунтовала. Женщины требовали немедленно очистить коридор. Антонина Алексеевна, знавшая Митю с юных лет, подошла к нему и сказала:
- Митя, я рада вашему возвращению. Но вы поймите, как же Семен Осипович будет здесь проходить? Долго ли до беды, он ведь как-никак слепой.
А на другой день на пороге комнаты, стуча высокими каблучками, появилась новая, еще неизвестная Мите соседка. Потянуло тонкими духами. Этот запах заставил Поливанова поглядеть на свои руки в замазке, на спецовку, забрызганную известкой. Потом он поднял глаза. На пороге стояло волшебное видение. Стройна, светловолоса. Стройные длинные ноги, узкие в щиколотках, меховая шубка, поблескивающая серебром.
- Вот это да! - шепнул Володя.
Все трое бросили работу и ждали. Она говорила что-то, и комната переполнилась раздраженной капризной речью - и все тянуло неожиданным, непривычным запахом духов.
- Эгоизм... - говорила она. - Вы тут не один. Тут люди живут. Мы не в окопах, не в землянке.
- Оно и видно! - сказал Володя.
- Вы обязаны, - продолжала женщина, - в кратчайший срок договориться с уборщицей... Не квартира, а хлев... Я устала каждый день натирать полы...
Поливанов смотрел на нее пристально и молчал.
- Это ты верно говоришь, детка, - не повышая голоса, ответил Петр Петрович. - Оно очень даже невредно подмыть полы, да ведь это дело не мужское. Помоги, видишь, люди работают, спасибо скажем! Скинь-ка шубку, разуйся, милочка, да и вымой, дело бабье. А мы Володьку сгоняем, он воды нагреет, долго ли на газу-то?
- Что? - Она задохнулась и, переводя глаза на Поливанова, сказала:
- Вы - человек интеллигентный, почему вы молчите?
И тут, вместо того чтобы учтиво ответить, Поливанов засмеялся. Он смеялся, глядя ей в лицо, понимая, что это и грубо и несправедливо.
- Черт знает что! - сказала она, резко повернулась и ушла.
- Не сердитесь! Мы вымоем! - донесся до нее голос Поливанова. - Что же с ним?
"Сознайся, - сказал он себе, - еще совсем недавно при виде такой женщины ты немедля распустил бы хвост и уж наверняка вечером сидел с ней в ресторане, а потом провожал бы ее домой". А теперь, теперь захлопнулась какая-то створка его души - и все, что прежде кружило ему голову, не то чтобы поблекло, а просто перестало существовать. Что-то было в этой женщине вызывавшее не то улыбку, не то желание пошутить. Ее не хотелось защищать, она сама себя защитит и сама кого захочет обидит. Ее не хотелось спросить: "О чем ты думаешь?" Она не думала ни о чем, что было ему дорого. К ней не хотелось приглядываться, не хотелось попять "кто ты?" - узнав одну такую, знаешь всех. Да...