Я натянул боевую тетиву на лук, надел крагу на левое предплечье и зекерон на правый большой палец. После чего сложил почти высохшие вещи и обувь в баул. Пора в путь-дорогу.
Меня заметили и подогнали ослов. Наверное, боятся, что нырну в кусты, а потом в тростник — и ищи-свищи меня! Знали бы они, что спешат на собственную казнь, скорее всего, развернулись бы и дали дёру. А может, и нет. Кто поверит, что вшестером не справятся с одним⁈
Читая об этом эпизоде, я представлял разбойников более грозными, что ли. Отвык за предыдущие эпохи, что я теперь на голову, а то и на две, выше аборигенов во всех смыслах слова. На передней телеге ехали два мужика в возрасте немного за двадцать, что сейчас считается зрелым возрастом. Оба в кожаных шлемах и кирасах поверх длинных туник без рукавов. Вооружены копьями длиной около двух метров с бронзовыми наконечниками и булавами с бронзовыми, закругленными параллелепипедами с четырехугольными щипами на боковых гранях, насаженными на деревянные рукоятки. Щиты почти круглые кожаные без умбонов и на каркасе из лозы. На второй ехали два типа на год-два моложе и только у одного были кожаные шлем и кираса, а второй в стеганых шапке и куртке. Эти вооружены дротиками и кинжалами длиной сантиметров тридцать в деревянных ножнах. Щиты тоже кожаные круглые. На третьей передвигались старик, как сейчас воспринимают тех, кому перевалило за сорок, и пацаненок лет четырнадцати. Оба без брони, только в тряпичных шапочках и туниках длиной ниже колена, с однолезвийными топорами и ножами в кожаных ножнах. Щит всего один, и взял его старший по возрасту. Остановив колесницы возле холма, все шестеро, улыбаясь и обмениваясь веселыми фразами, попёрли на меня. Наверное, уже подсчитывают, сколько получат за такого молодого и рослого раба.
Я медленно поднял с земли лук и взял первую стрелу. Увидев в моих руках оружие, передние закрылись щитами, поглядывая на меня над верхним краем, не усиленным металлом. Когда я выстрелил, закрылись оба, хотя второму видно было, что целюсь не в него. Стрела запросто пробила щит, нагрудную половину кирасы и, как догадываюсь, заднюю, потому что спереди ее не было видно. С расстояния метров пятнадцать не удивительно при таком луке, стреле и, что важнее, стрелке. Следующая проделала то же самое с защитой и телом второго разбойника, который, остановившись, пытался понять, что произошло. Вторая пара начала пятиться, закрывшись щитами, но продолжалось это недолго. Самым сообразительным оказался самый старый, бросивший щит и рванувший от холма. Стрела попала ему между лопаток, прошив насквозь. Паренек, шагавший за ним, обернулся, увидел, что стало со старшим товарищем, повернулся ко мне с приоткрытым от удивления и испуга ртом. Заметив стрелу на натянутой тетиве, направленную на него, уронил топор и зажмурил глаза так сильно, что покраснело узкое смуглое лицо с почти черными губами, которые задергались мелко. Не дождавшись смерти, осторожно приоткрыл оба на самую малость, словно подглядывал в узкую горизонтальную щелочку. Длинные черные ресницы мелко подрагивали. Я послабил тетиву и наклоном стрелы показал, чтобы лег на землю. Парнишка шустро исполнил приказ, вытянувшись на низкой траве с вытянутыми вперед руками.
Четверо шедших впереди были живы, дышали, пуская изо рта розовые пузыри. Стрелы пробили им грудные клетки, прошив насквозь. Я добил их ударами копья, которое поднял с земли возле первой жертвы. После чего побросал их оружие и щиты на дорогу возле второй повозки. Затем проделал то же самое с ножом и топором паренька и подобрал свои стрелы. Одну искал минут пять, потому что встряла в землю под углом между ветками кустика на обочине. Толкнув ногой паренька, показал жестами, чтобы раздел своих бывших сообщников и сложил трофеи в кузов второй телеги, а сам пошел к старику. Он был мертв. После удара носаком темно-коричневой сандалии по серо-черным, порепанным пяткам босых ног даже не дернулся. Рубаха, латаная-перелатаная, сильно пропитана кровью на спине, и на светло-коричневой земле возле тела растекалась густая темная лужа. Стрела-убийца торчала под острым углом в левой колее метрах в двадцати дальше. Я на обратном пути вытер ее о шапку покойника. Потом вместе с его топором и ножом закинул ее в кузов второго транспортного средства, которое язык не поворачивался назвать колесницей. Сейчас ничего не выбрасывают. Любая вещь сгодится в хозяйстве. Впрочем, от пропитанной кровью рубахи старика я всё-таки отказался. Разве что на ветошь подошла бы, но стоит ли из-за этого пачкать кузов и другие трофеи?