Если какая-нибудь из гусениц оказывалась недобитой, мужики у начала транспортера должны были ее уничтожить. Почти всегда это им удавалось, но одна из гусениц, которую я подхватил было, чтобы перевалить на тележку, приоткрыла стрекозиные глаза, как будто зевнула, показав острые, длинные, как у хищной рыбы, зубы. Я испугался и отпрыгнул в сторону ‒ а вдруг она ядовитая? На мой крик подскочил мужик с дубинкой и добил гусеницу.
Так мы бегали, сваливали, грузили, отвозили гусениц часа два-три ‒ точно не скажу. Я только знаю, что сначала я смертельно устал, руки отваливались, и все время мутило от запаха крови гусениц ‒ из них вытекало много крови. Но потом я постепенно вошел в тупой ритм работы и даже научился отдыхать ‒ ведь транспортер нередко ломался, да и гусеницы шли неровным потоком.
Один раз транспортер сломался, и после всяких криков и ругани пришел человек с чемоданчиком ‒ он достал инструменты и принялся чинить транспортер. Мы смогли отдохнуть.
‒ Лучше помереть, чем такая работа, ‒ сказал я, прислоняясь спиной к транспортеру.
Ирка достала из волос сигарету, Жирный чиркнул спичкой и сказал:
‒ Оставишь затянуться?
‒ Вы курите? ‒ удивился я.
‒ Нет, выпиваем, ‒ сказала Ирка. ‒ Еще вопросы будут?
‒ Зачем мы это делаем? ‒ спросил я.
‒ Так это же ползуны!
‒ Конечно, ползуны, ‒ вторил ей Жирный, глядя на сигарету. ‒ А ты, Ирка, почаще затягивайся, чтобы зазря не горело.
‒ Откуда они?
‒ Спонсоры их с собой привезли, из икры разводят, откармливают, а потом, когда они в тело войдут, их убивают.
‒ Спонсоры не едят мяса!
‒ Ах ты, любимчик! ‒ Ирка усмехнулась.
‒ Спонсоры ‒ вегетарианцы.
‒ Спонсоры едят пруст. Едят?
‒ Но это печенье.
‒ Что в лоб, что по лбу, ‒ сообщила мне Ирка. ‒ Но делается это самое печенье из ползунов. Неужели они тебя ни разу не угостили?
И тут меня вырвало, и я постарался убежать в угол, а надо мной многие засмеялись. Конечно же, я ел пруст ‒ круглые такие лепешки. Бывают сладкие, бывают соленые.
Я еще не пришел в себя, как заявилась мадамка в сером ворсистом платье. Она была встревожена поломкой транспортера.
‒ Дурачье! ‒ кричала она на механика. ‒ У меня разделочные сейчас встанут! Ты хочешь, чтобы меня вместо этих тварей в расход пустили! А ну, поторапливайся. А вы что расселись?
Мы уже не расселись, мы стояли смущенные от того, что не работаем, хотя делать нам было нечего.
‒ А ну, в тот зал, помогайте свежевать!
Мысль о том, что я должен буду резать этих отвратительных гусениц, была столь ужасна, что я предпочел бы сам умереть, но тут, к счастью, транспортер двинулся вновь, и я был рад, что занимаюсь хоть и трудным, но относительно чистым трудом. А потом, от усталости, радость испарилась…
Дальнейшее я помню урывками ‒ я даже о голоде забыл, и тут Ирка хрипло закричала:
‒ А ну, шабаш работе, пошли в казарму.
Я не сразу сообразил, что это относится и ко мне. У меня даже не было времени осмыслить удивительный факт, с которым я столкнулся: Яйблочки и их телевизор учили меня, что спонсоры вегетарианцы, к чему они всегда призывали и нас, людей.
Мы с трудом сбросили намокшие фартуки и потянулись к лестнице.
Каждый шаг давался мне со страшным трудом. Я помню, как мылся в душе, чтобы отделаться от зловония. Но как мне удалось взобраться на верхние нары ‒ загадка. И я сразу заснул. Ирка, как она потом сказала, даже не смогла меня растолкать, когда привезли ужин и раздавали хлеб.
Я просыпался, представляя себе, что нежусь на мягкой подстилке у кухонных дверей, и госпожа Яйблочко мирно возится у плиты, готовя завтрак из концентратов для себя и мужа ‒ спонсорам наша пища, как правило, непригодна, и они питаются консервами… Вот с этим чувством жалости к моей госпоже я проснулся и в то же время почувствовал что-то неладное ‒ запах! звуки! холод! духота!
И тут же весь ужас моего положения обрушился на меня, как лавина.
Я уже не любимец ‒ я раб… я изгой, которому суждено погибнуть на бойне, таская туши вонючих гусениц, я скоро умру, и ни одна живая душа не подумает обо мне… Одиночество, вот самая страшная беда на свете ‒ как же я не думал об этом раньше? Неужели жизнь моя возле спонсоров была столь согрета лаской, что я не чувствовал одиночества? Чушь! Я никогда их не любил, но до встречи с соседской любимицей не подозревал, что нуждаюсь в других людях. Основное качество домашнего животного, подумал я сквозь сон, ‒ это естественность одиночества, ненужность других… Я сам удивился тому, как красиво складываются мои мысли ‒ раньше я никогда так не думал.