У ПОРОГА СТОИТ МАЙЯ. (Рабочий день еще не кончился, но разрешения на уход ей не требуется.)
Она стремительно входит в комнату, расстегивает пальто, швыряет его на кровать, срывает шапочку вязаную и, глядя на меня в упор, а в глазах огонь яростный, спрашивает резко:
— Это правда?!
Ах, до чего же она красива, Майя!
— Ты о чем? — недоумеваю.
(Как бы она свитерок сгоряча не сдернула и юбочку следом за ним.)
— Это правда, что ты связался с паралитичкой?
Ах, вот почему она так холодно встретила меня сегодня…
Пытаюсь ответить, но словом п а р а л и т и ч к а она, будто кляпом, заткнула мне рот.
— Да, — выдавливаю наконец, — правда. Откуда ты знаешь? — интересуюсь.
— В этом городе все обо всех известно! — выпаливает она.
Неизвестно лишь о наших с ней отношениях.
— Говорят, ее папаша дает тебе в приданое автомобиль?
ЗАНЯТНАЯ ВЕРСИЯ.
— Не только, — усмехаюсь. — Он дает еще и виллу на побережье Эгейского моря, и яхту со всеми удобствами.
ПАПАША-МИЛЛИОНЕР.
— Ну и что ты будешь делать на вилле? — щурится она. — В постели, я имею в виду!
— Ты! — бормочу. — Ты!
Подступаю к ней, освирепев, отступаю к кровати, беру пальто, подаю, кавалер галантный, ножкой шаркаю, выпроваживая:
— Прошу вас.
— Противно, когда женщина продается, но продажный мужчина — это мразь, мерзость!
Она шипит как кошка, не попадая в рукава, и мне бы голову ей разбить, а я стихи Апполинера читаю, улыбаясь:
И, помедлив чуть и посомневавшись, заканчиваю:
Она замирает на мгновение, Майя.
— Дурак! — всхлипывает. — Я же люблю тебя!
Хватает пальто и, забыв об извечной своей осторожности, выскакивает раздетая, дверь за собой захлопывает.
ТАКАЯ ИГРА?
А шапочка ее вязаная — мохер греко-перуанский — лежит на столе, и рука моя вибрирует между нею и телефоном, как между полюсами магнита, и, преодолев наконец притяжение мохеровое, я снимаю трубку, набираю номер и слышу голос Зарины.
— Ну, — спрашиваю, — как дела?
— Сижу, — отвечает она.
— Вот и хорошо, — говорю, — все правильно. Тебе и не нужно вставать. Ты просто возьми и переставь левую ногу. Переставила?
— Да.
— А теперь правую. Получается?
— Да.
— Вот и все, и ничего не бойся…
— Алан, — слышу, — спасибо тебе, Алан.
— За что? — спрашиваю.
— Сам знаешь.
Вот и позвонил я, вот и позвонил, и теперь можно двинуть в путь, и, одевшись, я закрываю газовый кран на кухне, гашу свет в туалете — свод правил для человека, покидающего дом, — и, выйдя из подъезда и постояв в задумчивости на крыльце, направляюсь к трамвайной остановке, иду по невидимым следам Майи, но, заметив зеленый огонек, прерываю движение, поднимаю руку — у тротуара притормаживает, останавливается такси. Открываю дверцу, чтобы вступить в переговоры с водителем — мне до автобусной станции, если соблаговолите, а дальше я сам, — но водитель опережает меня: