— Мечтал бы я услышать такие слова о себе.
Паша оставляет чемодан у двери и проходит вглубь номера.
— Мне всегда приятно тебя видеть.
— «Приятно» не то слово, какое я надеюсь услышать.
Подойдя ко мне, Паша ведет подушечками пальцев по щекам. Едва касаясь, ласково, нежно, будто я кошка, которая в любой момент может выпустить когти или дать деру.
— Не торопи меня, пожалуйста. Мне было непросто привыкнуть рассчитывать лишь на себя и быть сильной.
Я уже не первый раз прошу Пашу притормозить. У нас слишком разные «весовые категории». Он свободен в делах и не обременен никакими обязательствами в личном. Полная противоположность молодой маме с сумасшедшим графиком, строгим агентом и невеселым прошлым.
Мне просто необходимо время, но, кажется, Паша не слышит. Как все началось два месяца назад после презентации моего клипа, так и летит… с каждой встречей все ближе к кровати.
— Ты уже скоро будешь свободна от жлоба Гриши. Осталось немного подождать, и я сделаю из тебя суперзвезду. Еще ярче, чем сейчас. Еще богаче и популярнее. — Паша целует в левый уголок губ. Затем в правый. — Хочу, чтобы моя певица была моей во всех смыслах.
— А сырников не хочешь? Со смородиновым джемом? — закусываю губу.
— Меняешь тему? — цокает Паша.
— У меня был трудный день.
— Я слышал, у вас там новый председатель жюри. — Теперь на губах нет и намека на улыбку. — Алкоголика Фомина сменили на твоего первого продюсера, сатрапа и деспота Рауде.
— Сменили. Потому впереди еще более трудные дни.
— После сольного концерта у тебя будет один выходной… — Паша, как обычно, в курсе всех договоренностей и графиков. Настоящая акула шоу-бизнеса. — Давай я тебя украду. Поедем за город. Отдохнем от всех. Расслабимся.
— Вчетвером? И будем прятаться от журналистов, чтобы меня не обвинили в измене?
— Твой гитарист уже и не помнит о вашей легенде! У него сейчас каждый месяц новая любовь всей жизни. И никто ни от кого не скрывается. Все напоказ под вспышки фотокамер.
— Мужчинам такое прощают. С женщинами иначе. Ты сам это отлично знаешь.
Грустно улыбаюсь.
— Проклятие! Ева, почему ты такая упрямая? — Паша бросает на меня отчаянный взгляд. — Ну хочешь, я объявлю, что Вика моя? Журналисты любят всякие запутанные истории. Скажем, что тебя вынудили молчать. Спихнем все на Каткова!
Он так легко об этом говорит, будто ребенку и правда можно менять пап как перчатки.
— Нет. — Трясу головой. — Возможно, скоро в жизни Вики появится ее настоящий отец.
Я уже думала об этом раньше. Даже представляла встречу. Однако от сказанной вслух фразы все равно вздрагиваю.
— Только в жизни Вики? — играет желваками Паша.
На мое счастье он не спрашивает, кто у нас «настоящий отец». На этой главе в моей биографии словно штамп «Без разницы».
Наверное, нужно радоваться, и все же мне почему-то становится грустно. Впервые за много лет я подпустила к себе мужчину. Полного антипода Рауде. Прямого, практичного, не знающего ни одной ноты, но готового к любым отношениям.
Я разрешила ухаживать и увлеклась. А теперь по-женски глупо страдаю из-за того, что ему до барабана мое прошлое.
— Отец Вики женатый мужчина. Ни одна женщина на свете не способна подвинуть его жену.
Заставляю себя положить руки на Пашины плечи и поцеловать в губы. Никакого отторжения. Никакого пьянящего восторга. Все ровно и спокойно. Идеально.
— Как минимум, в кровати ты однажды пододвинула.
Паша кладет ладонь на мой затылок и не позволяет отстраниться.
— Это была короткая акция. Потом мне очень четко дали понять свое место. — Радуюсь, что хотя бы не приходится лгать.
— Он идиот. — Паша ведет большим пальцем по моим губам. С нажимом, словно стирает с них след от кого-то другого. — Но даже если передумает, я тебя не отдам. — Быстро целует. — Я тебя вообще никому не отдам!
С жаром проталкивает свой язык в мой рот и целует уже по-настоящему. Так, как до него меня целовал лишь один мужчина.
В этой стране.
В этом городе.
В прошлой жизни.
Глава 9. Кровные узы
Ева
Этой ночью сплю беспокойно. Подсознание играет со мной, показывая фрагменты из прошлого, мечты и реальность.
Я вижу ту, молодую, Еву. Ей только исполнилось двадцать, и она не знает, как разорваться между микрофоном и колыбелькой, в которой лежит ее малышка.
С одной стороны ревет толпа, и кто-то гневно требует ее выхода на сцену. С другой — надрываясь, плачет ребенок, а из сосков тонкими ручейками течет молоко.