— Вы молодец, — произнесла она коротко, разглядывая Раису так, будто впервые ее увидела. — Сразу шприц положили, не выронили. Сильно голова закружилась?
— Не очень.
— Значит скоро привыкните. Пока можете на воздух выйти.
— Это не вытяжка, — как сквозь сон услышала Раиса кого-то незнакомого. — Это нас опять бомбили. Когда наверху пыль и дым столбом, всегда душно.
На воздух выбраться можно, но для этого надо куда-то долго идти по коридорам. А времени на то мало, а Раиса не уверена, что не заблудится. Ну как сейчас еще куда назначат? Но нет, их смена закончилась.
“Вот тебе и боевое крещение, Раиса Ивановна”, - сказала она себе и тут же сердце тревожно сжалось. Бомбежка. “Один из двух машин…” Что с нашими? И что сейчас с Астаховым?
В послеоперационной палате дежурит Оля. Наверное, ее смена тоже скоро закончится. В общежитии, большом, человек на тридцать, они втроем — Раиса, Оля и Верочка сумели устроиться рядом, на соседних койках. Они две на нижнем ярусе, а Верочка наверху, у Раисы над головой. Вернувшаяся с дежурства Оля сидела на своей койке, обхватив руками голову.
— Как? — спросила Раиса, ожидая услышать в ответ что угодно.
— Спит, — Оля подняла на нее усталые глаза. — Проснулся, узнал меня… Опять уснул. Пока ничего еще неясно, сама ведь понимаешь, — голос ее дрогнул.
Раиса села рядом и молча обняла ее. Как все просто было пару дней назад, когда жила еще уверенность, что с их товарищами все благополучно. А теперь?
— Тетя Рая, — спросила вдруг Оля очень тихо, — ты не помнишь, кто с ними еще в машине ехал? Она, кажется, последняя отходила.
— Да я и не знаю. Нас же с тобой сразу отдыхать отправили. Я и не видала, как колонна собиралась. Васильев только попрощаться прибегал. Зубами маялся, бедолага. Но он где-то в середке вроде был, когда трогались.
— Две машины, — произнесла Оля неуверенно, — Он в бреду только о них говорит. “Две машины… я один”. Значит это наши были там, на шоссе. Наверное, все-таки попали под налет. Только мы его не видели. Или… те мотоциклы помнишь?
У Раисы упало сердце. Вот как могло все дело повернуться. Но ведь если они, такими малыми силами, сумели пугнуть тех немцев, не может быть, чтобы… Или все-таки может? Если налет, почему мы взрывов не слышали? Недалеко же были. Да все равно ясно — беда стряслась. Та, что не поправишь. Осталось только утешать беспомощно плачущую Олю и уверять, что остальные точно должны были благополучно добраться в Керчь. Ох, хотелось бы Раисе самой в это верить!
— Вера скоро придет, — Оля выпрямилась и начала поспешно утирать глаза. — Не говори при ней о машинах, хорошо? Знаешь, кого мы с ней здесь встретили вчера? Бабушку Наташи Мухиной. Она тут на швейной фабрике работает. Вера к ней пошла. Она ей уже сказала, что Наташа в Керчи. Пусть лучше и сама так думает.
Вернулась Верочка, по-взрослому хмурая и строгая. На все расспросы только вздохнула тяжко:
— Беда с бабушками, честное слово. Если у старого человека какое-то предчувствие, то ты ничегошеньки с этим не сделаешь. Не верит мне баба Маша. Я ей и так, и этак, Наташа в Керчи, вместе со всеми, это мы здесь так вот заплутали, а с ней все в порядке. А она сначала кивает, а потом опять: "Нет, деточка, чует мое сердце, нет моей Наташеньки на свете. Ты скажи мне правду, где она лежит? Есть ли у ней могилка?" Потом говорит: "Перекрестись. Пускай ты комсомолка, а Господь тебе соврать не даст".
— А ты что же? — спросила Оля.
— Мне не жалко, — Вера развела руками. — Лишь бы она хоть как-то мне поверила. Старый же человек. У Наташи родителей нет, бабушка ее одна растила. Девочки, но ведь я же и не врала ей. Она ведь должна быть там, правда?
— Конечно, — отвечала Оля, отведя глаза. — Давайте-ка спать. Как говорится, на войне сон дорог.
Как ни дорог сон, а все никак не шел. Раиса долго еще ворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, и привыкшая на ночных дежурствах чутко наблюдать за всеми, понимала, что Оля тоже не спит, а тихо плачет, пряча голову в подушку.
Прошло еще три дня, долгих, наполненных работой, потому что подземный госпиталь развернулся уже в полную силу, прежде, чем Огнев окончательно удостоверился, что его товарищ и коллега выскочил благополучно. Учили в прошлом столетии, что хирург должен бояться господа бога и перитонита. Но первого, как выяснилось, вообще нет, а второго на сей раз удалось избежать. Хотя, совершенно понятно, что случись все не при самом входе в штольни, а где-нибудь в километре перед ними, Астахову никто бы не смог помочь, ни бог, ни черт, ни даже сам Сергей Сергеевич Юдин, гений абдоминальной хирургии. Потому что с таким массивным кровотечением долго не живут. Не успели бы донести. Впрочем, и через сутки, и через двое, ничего еще нельзя было сказать, кроме как: “пока — жив”.