Вынужденную неподвижность Астахов компенсировал учебой. Целый день читал, делал выписки, а, когда у Огнева выдавались полчаса дойти до коллеги — обсуждал выписанное. Особенно остро, разумеется, вопрос раннего вставания после операции. Опыт наиболее смелых хирургов, чуть ли не на второй день отправлявших полостных домой пешком, начал интересовать раненого до крайности. Как часто бывает с людьми сильными и крепкими, он с трудом мирился со временной беспомощностью и легче сносил боль, чем слабость, особенно на первых порах, когда пять шагов от постели до двери выматывали, как пеший марш по гористой местности.
В таких случаях медицинское образование скорее осложняет общий анамнез. Если бы не вся серьезность положения, то, наверное, было бы смешно видеть, как Астахов, словно большой ребенок родителей, пытается убедить одного врача уговорить другого.
Но выходило сложно. Огнев, наглядевшийся еще в Гражданскую разного, подобных взглядов решительно не разделял. А в качестве главного калибра вообще обратился к истории, использовал опыт англо-бурской, когда пошедшие на поправку раненые выписывались досрочно и умирали по дороге из госпиталя от вторичного кровотечения, и рекомендовал ограничиваться для начала неутомительными прогулками раз в день по десять шагов. Обозванный “белым дикарем”, Астахов гордо отвернулся к книгам, решив, видимо, дождаться появления другого врача.
Но Колесник всех этих "прогрессивных идей" и до войны не одобряла. И вот тут совсем нашла коса на камень: спорить с ней не выходило вообще. Бывшей завотделением было нетрудно призвать к порядку кого угодно, хоть электриков, хоть коллегу.
— Черт возьми, дорогая Наталья Максимовна! На вашем поле я с вами и не спорю, но то мирное время. И одно дело роженица, другое дело здоровый лоб тридцати пяти лет от роду!
— На счет "здорового", коллега, я бы подождала… Хотя бы пока швы не снимут.
— Алексей Петрович говорил…
— Что вам говорил Алексей Петрович, вы обсудите с ним. А в мое дежурство будьте добры лежать смирно. Не будем спорить.
— Хорошо, не будем. А кавторанг Колесник с “Парижанки” [линкор "Парижская Коммуна"] вам случайно не родственник?
— Муж. Так что если вы свою попытку удрать на прогулку пытаетесь обернуть в поползновение в мою сторону — это зря.
— И не думал даже.
— Я вижу. Ложитесь немедленно.
Остальная палата наблюдала за их спором с явным любопытством. Надо же, бывает, что и докторам как нашему брату достается.
— А к тебе, небось, попадешь потом, тоже раньше положенного не отпустишь, а?
— Смотря с чем попадешь. Непостижимая женщина!
— А то ж! На кривой козе не объедешь такую.
— Ну ты, братец, выбрал транспорт. Я бы и на подводной лодке не рискнул, — Астахов шумно вздохнул и возвратился к теплой компании из свежего номера “Военно-медицинского журнала”, руководства по топографической анатомии и блокнота.
Тем не менее, по шагу, по чуть-чуть, но разрешенные прогулки удлинялись, и на снятие швов он даже дошел самостоятельно и почти не держась за стенку. Поток раненых спал, немцы выдохлись, и у Огнева получилось лично сопроводить коллегу в перевязочную и обратно. После этого, на правах выздоравливающего, Астахов получил форму и перебрался из палаты в кубрик старшего начсостава. Так какая-то морская душа окрестила правильным флотским образом разделенные фанерой клетушки, с кроватями для старшего начсостава и нарами для остальных.
В тесной компании коллег оказался он внезапно самым молодым. Состав госпиталя формировался в основном из врачей гражданских специальностей, кого не призвали в первые дни войны, да вчерашних студентов-медиков. Но молодежь успела занять соседний кубрик целиком. А соседям Астахова было в среднем лет за сорок каждому. Кроме Огнева, занимали это фанерное жилище несколько узких специалистов, вынужденных спешно вспоминать хирургию во всех подробностях, и пожилой терапевт, как выяснилось, тесно знавший Южнова. Гибель коллеги его, и так потерявшего многих друзей на “Армении”, совершенно подкосила. “Я думал, хоть на суше безопаснее”, - сокрушался он. Старик работал много, но редко мог заснуть без снотворного, а в довершении всего заработал разнос от начальства, когда пытался через голову Соколовского подать рапорт, добиваясь отправки поближе к фронту.