В течение ночи на 31 мая на Изюм-Барвенковском направлении наши войска вели оборонительные бои с танками и пехотой противника.
В течение 31 мая на фронте ничего существенного не произошло.
7 июня 1942 — начало третьего штурма Севастополя
17-18 июня — последний транспорт “Белосток”. Погиб при прорыве из Севастополя
17-18 июня 1942 — кризис. Немцы заняли Северную сторону, бои на Северной продолжаются до 24 июня (Константиновская батарея)
ночь 26–27 июня — последний прорыв крупного корабля (“Ташкент”, поврежден на обратном пути, отбуксирован в Новороссийск)
27 июня — зенитная артиллерия без боеприпасов. Начало агонии
28-29 июня — десант на Корабельную сторону
29 июня, около полудня, потерян Инкерман
29 июня, с 16–00 резко слабеет огонь артиллерии
30 июня — пал Малахов курган. Разрешение на эвакуацию
1 июля — пал Севастополь. В ночь на 1 июля Октябрьский сбежал, переодевшись мужчиной
2 июля — подорвана 35-я батарея
3 июля — последний бой последнего танка
Совинформбюро сообщает об оставлении Севастополя
8 июля — окончание организованного сопротивления
9-12 июля — сопротивление разрозненных групп бойцов
Глава 11. Инкерман — Херсонес. Июнь 1942
— Товарищи. То, что вы сейчас услышите, не подлежит оглашению. Даже оговориться при раненых — запрещаю. По приказу товарища Соколовского, мы должны произвести подготовку к срочной передислокации. На случай, если Инкерман придется оставить.
“Оставить”. Когда прозвучало это слово, свет как будто стал глуше и в углубившихся тенях поползла по стенам зеленая плесень.
В повисшей тишине кто-то приглушенно всхлипнул. Совсем недавно, какой-то месяц назад смотрели на восток, ждали Крымский фронт. А теперь все небо в самолетах. Долбят. Давят. Закончат давить — и пойдут.
— Наша задача сейчас, — продолжал Огнев негромко и четко, — без огласки проработать порядок отхода, основные и запасные пути. Семененко, у вас вопрос?
— Так точно, товарищ военврач третьего ранга. Если немцы нас еще потеснят — они ж насквозь артиллерией простреливать смогут?
— Да.
— А… тогда…
— А тогда будем разбираться. Пока немцы не начали наступления. Наши позиции укреплены хорошо. Снарядов достаточно. Но если что-то пойдет не так — мы должны быть готовы. Как на ответственной операции — быть готовыми к осложнениям. Спасем раненых — будем думать, что делать дальше.
— Так точно. А… стрельбище бы организовать?
— Организуем. Вопросы есть? Нет? Вольно, разойдись.
И разошлись, сосредоточенные и молчаливые. Никто больше не задавал вопросов. “Стрельбы… Эх, Семененко-Семененко, не ты ли пару месяцев назад просился на передний край? Все-то тебе кажется, что с винтовкой в руках ты сможешь сделать больше, чем сейчас в роли ассистента на несложных операциях. Организовать можно, скорее всего, даже нужно. Но толку будет еще меньше, чем под Ишунью. Хотя, конечно, умение метко стрелять еще никому не навредило”, - Огнев взглянул на карту на стене “кают-компании”, по которой отмечали флажками продвижение фронта. Вот она, Ишунь, теперь больше полугода как захваченная врагом. Еще в мае все виделось по-иному. Даже когда стало известно, что оставлен Керченский полуостров. Всю весну госпиталь расширялся и обживал доселе пустовавшие запасные штольни. В тоннелях Южной бухты разместили еще один. Обустраивались, даже уют создавали, и вот приказ: “Быть готовыми в любой момент оставить штольни и вывезти всех раненых”.
Город снова лежал в развалинах, и жизнь в нем, возвращению которой так радовались в начале зимы, замерла, ушла опять под землю. А вражеские самолеты все накатывались и накатывались волнами, день за днем, раз за разом, возвращая к недоброй памяти первому лету войны.
Смены вновь дотянулись до десяти часов и все говорило о том, что это не предел, будут и по суткам. Справимся, устоим, как устояли в ноябре. Нельзя не устоять.
Снаружи содрогались от взрывов Мекензиевы горы, тонул в дыму пожаров Севастополь. Под землей, после этого гула и рокота, тишина оглушает и кажется, словно покачивается под тобой твердь, будто вы и впрямь в море и не метры камня отделяют от мира, а тонкая переборка.
Сменившись с дежурства, обитатели “кубрика” валились спать будто замертво. И только Астахов не спешил, а взялся, в который раз уже, перебирать “ТТ”. Возиться с оружием всякий раз перед отбоем где-то с весны вошло у него в привычку. Делал он это без лишней спешки, тщательно и обстоятельно. Движения худых, жестких рук были аккуратными и выверенными, как на операции.