— Да, — говорить не хотелось. Ничего не хотелось.
— Пить, небось, хочешь? Держи. Марочное! Пока еще в городе дрались, на складе нашли. Все фляги залили, сколько было, — и “сержант-лейтенант” щедрым жестом протянул с десяток фляг на ремнях, висевших у него на плече одной связкой. Булькнуло так, что у Астахова прямо сердце в горло выскочило.
Наверное, в прошлой жизни он даже бы оценил букет. Но сейчас просто сделал большой глоток, исчезнувший в желудке, как на раскаленной сковороде, заставил себя заткнуть пробку и отрезал: — Остальное раненым.
— Да кто ж так пьет! Мелкими глотками, рот полощи, а то так ты хоть бочку выдуешь, а не напьешься. Глотни еще, мы поделимся, всех напоишь. Давно здесь?
— Сутки. Или двое. Вроде не трое… Давно, в общем.
— Вот и я давно. Но уже ненадолго. Попали мы с тобой, лепила, как хер в рукомойник. Ты вот что скажи — у тебя надежные и крепкие люди есть? Или один выскочил?
— Ты что затеял?!
— Тише! Ты за пистолет не хватайся, я не предатель, не пьян и не спятил. Прорываться надо и уходить, — отчеканил “сержант-лейтенант” торопливым злым шепотом, — Здесь сидеть — только помирать задешево. Не сегодня — завтра додавят нас и “напрасно старушка ждет сына домой”, даже похоронку посылать некому будет. А у меня к этим гадам еще счет не закрыт!
— Эвакуация же… — слова не шли с языка. Но то, что говорил сейчас “сержант-лейтенант” выглядело до ужаса разумным. Подтверждающим самые скверные опасения.
— Ошибаешься, лепила! Я в ночь на первое здесь был, раненых сопровождал. Самолеты еще летали. И грузились в один из них очень непростые люди. Я двоих узнал, одного по голосу, другого в лицо. Особый отдел и штаб армии. И вели они кого-то в плаще и в шляпе. Их было остановили легкораненые, но один там представился комиссаром и уговорил. Мол, командующий отбывает для организации эвакуации.
— Вот видишь…
— Не вижу. Это фокус для фраеров, а я тертый. С двух сторон тертый! Очень у этого, в плаще, голова характерно дернулась. Врал комиссар. Шкуру “плащ” спасал, а не эвакуацию готовил. И потом… сколько здесь человек? Полста тысяч. Ну, пускай тысяч тридцать. А ничего крупнее тральца не подойдет. Начнется давка, кого не затопчут, того утопят. Нет, не пойдут морячки к берегу. Чтоб не опрокинули их толпой.
Астахов молчал, собираясь с мыслями.
— Капитан в шлюпке, лепила! Все. Приплыли. Спасаемся по способности. Крупные прорывы уже обречены. Человек десять, не больше, можно попробовать выскочить. Я даже знаю, как.
— Ты лучше скажи, куда?
— Говорят разное. Кто-то предлагает плоты делать и в море, там подберут. Но это труба. Как в поле, только не окопаешься. И по полю можно сорок километров за день отмахать, а на плоту да на веслах мы за день хорошо, если вдвое меньше пройдем. Яхту бы… Эх… Да с мотором, да с бензином, да с капитаном, да с шашлыком, да с девочками… — “сержант-лейтенант” скривился, попытавшись выжать улыбку, — Значит, либо в горы к партизанам, если немцы перевалы не перехватили еще, либо в Балаклаву, я там… знаю, где отсидеться, пока чешут. Не будут они бесконечно прочесывать, им солдаты в других местах нужны.
— А ко мне-то ты почему подошел?
— Во-первых, врач в группе — это всегда полезно. Сидеть как мышь под метлой я не собираюсь. Во-вторых… ты тогда не сдрейфил и меня не испугался. Ты не думай, я пьян был в сиську и по бестолковке ушибленный, но не слепой и не тупой. Дурной, но не тупой. Если ты тогда не сдрейфил — и сейчас не сдрейфишь. Из-под Ишуни ты опять же выскочил. Значит, фартовый. И потом… — он вздохнул, — лицо знакомое. Я раненых на аэродроме оставил, вернулся, а своего взвода не нашел. Вообще. Один я остался, лепила, на всем белом свете. Товарищей потерял. Врагов народа не поймал. Севастополь не удержал. Если я теперь тебя вытащу — уже недаром жизнь прожил.
— Все ты, наверное, правильно говоришь. Но я теперь, — Астахов горько усмехнулся, — начальник санслужбы. Пока есть раненые — мое место тут.
“Сержант-лейтенант” замолчал, вслушиваясь в полумрак. Где-то приглушенно треснула очередь. Одна.
— Правильный ты человек, лепила, — произнес он наконец не то с уважением, не то с неодобрением, — Но людей все же подбери и рядом держи. Чтоб было, с кем прорываться, когда ничего не останется. Бывай, лепила. Я на фронт. Если что, буду знать, где искать тебя.