Где-то после полудня — не то забыл завести часы, не то остановились от близкого взрыва — в капонир прибежал посыльный.
— Приказ командования! — прохрипел он, как патефон с исцарапанной пластинкой, — Сегодня после заката собираемся у старых складов. Будет общий прорыв. Идут все, способные держать оружие.
Оттарабанил, осмотрелся и проговорил чуть более живо:
— Медицина… Воды хоть глоток, а?
Кто-то из медсестер подал ему флягу. Боец аккуратно отмерил один, ровно один глоток, и побежал дальше.
В дальнейшей жизни появилась хотя бы тень смысла. Тень… Тени не оставалось почти, только у самых стен.
Астахов, стараясь не волочь ноги, обошел личный состав, отбирая способных держать оружие. Велел девушкам держаться возле себя. Вместе с Олей и Верочкой идти вызвалась та, крепкая и рослая, что так ловко управилась с шитьем лямок для носилок. “Может, еще винтовку выдадут. Я хорошо стреляю”, - уже в который раз повторила она, кажется, сомневаясь, что ей верят. “Карина умеет”, - кивнула Оля. Вот, оказывается, как звали эту третью сестру. “Хорош командир, — укорил себя Астахов, — никого по именам не помнишь!”
Несколько человек идти на прорыв отказались, среди них и пожилой гинеколог, который, к удивлению Астахова, работал и как будто не уставал.
— А я, извините, с ранеными останусь, — сказал он виновато, — Знаете, лет сорок назад сходил однажды на охоту и понял — не могу по живому стрелять…
У Астахова не оставалось сил ни удивиться, ни посочувствовать. Нужно собрать боеспособных — к закату — старые склады.
У полуразрушенных складов людей собралось порядочно. Была даже какая-то организация. Скомандовали построение, Астахов на глаз прикинул, что собрался где-то полк. Ну, да, полк, без артиллерии, без тылов. Мимо строя пошли люди с тачками — выдавали одну гранату на двоих, и даже немного винтовок и патронов безоружным.
Астахов вертел головой, высматривая “сержанта-лейтенанта”, а тот выскочил, словно из-под земли. За ним, как привязанный, терся давешний связист, и там же шли два техника с аэродрома. У “сержанта-лейтенанта” был ППШ, а остальные при карабинах. Астахов со своим пистолетом на четверых почувствовал себя бестолковым и не умеющим устроиться — куда и когда “ушел” его автомат, он силился и никак не мог вспомнить. Ему выдали карабин и три обоймы. Девушкам сказали: “И на мужчин не хватает”.
— Ну ты даешь, лепила! Прям малинник с собой. Не, я понимаю, что проверенные товарищи и все такое. Но ты ненормальный. Молодец! — кажется, “сержант-лейтенант” говорил с совершенно искренним восхищением, без насмешки, — Такие и сами выживают и других вытаскивают. Извините, девочки! Если он вас с собой берет — значит, вы внутри покрепче многих мужиков будете. А сейчас важнее, чтоб человек внутри не сломался. Так, командование!
— Равняйсь… равняйсь… равняйсь… — побежало вдоль строя. Кажется, командир уже не мог отдавать приказы так, чтобы его слышали все.
Полковник, тот самый, с орденом, шел вдоль строя. Что-то отсчитывал, указывал пальцем и командовал.
— Ах ты ж сука… — пробормотал “сержант-лейтенант” и стал что-то торопливо высчитывать, глядя на приближающееся начальство.
Астахов ничего не понимал, и не понял, даже когда “сержант-лейтенант” воткнулся в строй, потеснив кого-то, чуть ли не перед самым носом полковника.
— Покомандовать хотите, сержант? — неприязненно спросил тот, — Ну, командуйте взводом. По окончании расчета выступаем. Двигаемся скрытно. Передовые группы снимут вражеских наблюдателей. Сигнал — три красных вспышки фонариком стоп, три белых — продвигаться. В случае открытия огня действовать по обстановке. Ясно?
— Так точно, — ответил свежепроизведенный командир взвода и взял под козырек.
Полковник, не слушая его, уже шел дальше, отсчитывая очередную тридцатку.
Только теперь Астахов понял, что же так опечалило “сержанта-лейтенанта”. Если командиром взвода назначают каждого тридцатого… Но другого варианта не будет.