Началось все даже неплохо. До восхода луны успели выйти к передовой. Шли в первой волне. “Сержант-лейтенант” вел свой временный взвод странно — не выпадая из общей линии, но каким-то зигзагом. Не уходя далеко от возможных укрытий, сообразил Астахов.
Судя по фонарикам, дважды удавалось без шума снять немецких наблюдателей. Остановились в третий раз. “Сержант-лейтенант” вдруг зашипел “Ложись!” Астахов тут же упал, и секунду спустя одинокая фигура оторвалась от земли и с криком “Ура!”, со штыком наперевес бросилась вперед.
Астахов не успел даже подумать “Вот все и кончилось”, как все, действительно, кончилось. Загрохотал, плюясь огнем, пулемет из немецкого окопа и вся линия обороны словно вспыхнула — полетели в небо осветительные ракеты, заливав мертво-зеленым светом застывших людей, и тут же в эту массу ударили, не считая патронов, немецкие винтовки и пулеметы. Залечь не успел почти никто. Несколько разрозненных ответных выстрелов — и шедшие следом волны с криком бросились назад.
— Взвод! Ко мне! — “сержант-лейтенант” орал в полный голос, и все равно за грохотом стрельбы его было еле слышно. Оказывается, он успел найти какую-никакую лощинку, а может, еще раньше ее знал. Астахов повторил команду и ползком втиснулся в укрытие. Не то мелкая лощина, не то просто большая яма была, на взгляд, глубиной с суповую тарелку, и густо заросла можжевельником. Лежать там было удобно, как в мотке колючей проволоки.
— Как немцы пойдут, лежать тихо! Не шевелиться! Не стрелять!
Не очень понятно было, чего он предполагал этой тактикой добиться, но своих идей ни у Астахова, ни у девчонок, ни у трех остальных членов маленькой группы, не было.
Немецкая цепь поднялась и двинулась. Судя по отдельным выстрелам, добивали раненых и гнали залегших, как зайцев. Уже когда стали слышны шаги, Астахов понял — ямка, где они лежали, на обратном от немцев склоне холмика, а с немецкой стороны заросла можжевельником по пояс. На танке не проехать. И, действительно, их укрытие обошли с двух сторон. Наверное, немцев ослепил собственный огонь, от чего они не заметили никого в зарослях. А может и просто не стали присматриваться, решив, что в эту колючку никто не сунется.
Совсем рядом что-то пролаяли по-немецки, в ответ помянули вроде бы черта, а следом фельдфебеля. Первый голос рявкнул что-то еще, всю фразу Астахов не понял, но слово “граната” в переводе не нуждалось.
Потом в кусты что-то с силой швырнули, он поднял глаза и замер: граната, немецкая “колотушка”, повисла на кустах почти над головой. Ее длинная деревянная ручка закачалась на жестких можжевеловых ветках, словно грозя пальцем.
— Вот и конец, — подумал он, не в силах оторвать взгляда от верной смерти. Прошло невесть сколько времени, когда “сержант-лейтенант” встряхнул его за плечо и зашептал
— Ну, лепила, ты фартовый! Да не смотри ты на нее, не взорвалась. Живо, за мной, бегом. Не отставать. Я залег — все легли. Я побежал — все побежали. Не стрелять!
И двинулись. Где бегом, где ползком, сержант вел их группу так уверенно, будто накануне прошел этот маршрут днем. Когда поднялась луна, они были в добром километре от передовых немецких окопов. Вышли ввосьмером. За “сержантом-лейтенантом” пошли тот самый связист да два техника с аэродрома. За Астаховым — три девчонки.
“Неужели мы одни вырвались?” — подумал он и словно в ответ где-то в ночи — с непривычки не определить расстояние — бухнула граната и захлопали выстрелы. Потом свистнуло рядом и с отвратительным чмокающим звуком две пули нашли цель. Связист, поспешавший следом за Астаховым, будто споткнулся на бегу, налетев на него с размаху. Не застонал, не вскрикнул, только зашипел от боли, прижимая к груди простреленную руку. Пришлось хватать его и следующие пару десятков метров волочь чуть не на себе. В чахлом перелеске остановились. Связист сразу сполз на землю, и сел, ноги его не держали совершенно, хотя ранение вроде было легким. И тут же из посеченных осколками зарослей, пригнувшись, выскользнула Карина с Верочкой на руках. Она действительно, похоже, многое могла, эта неразговорчивая девчонка, умеющая стрелять. Шла бесшумно и легко, даже дыхание не сбила. Раненую несла перед собой, бережно, как ребенка. Астахов полез в сумку за индпакетами — три штуки он сохранил на случай прорыва.
Верочка была плоха, с первой секунды ясно. Пуля в грудь, даром что на излете. “Слепое. Что там Алексей Петрович говорил про расстояния? Издалека стреляли, понятно”. Обнадеживало то, что она оставалась в сознании. Девичья стыдливость еще пересиливала в ней боль, когда разрезал гимнастерку, попыталась прикрыть грудь рукой. “Тихо, тихонько. Меня бояться не надо”. Закрыл пневмоторакс оболочкой от пакета, наложил тугую повязку. Но дальше только нести, сама идти не сможет. “Бросьте меня, — едва слышно проговорила Вера. — Вы не дойдете из-за меня”. “Дойдем. Помолчи пока, разговаривать тебе… вредно”.