Андрей позвонил только около девяти, когда Катя уже вконец извелась.
— Скажите номер квартиры, я сам поднимусь. Я ведь знаю ваш подъезд.
— Нет, нет, я хочу вас встретить в Мамоновском переулке, у театра, хорошо?
— Боюсь, я не знаю где это, — растерялся Андрей.
— Господи, да это же ТЮЗ!
— Тогда все понятно — бывший переулок Садовских? — уточнил он.
— Совершенно верно!
Катя бросилась к зеркалу, хотя смотрелась в него уже раз пять, что-то поправила в прическе, достала губную помаду, положила на место, схватила тени для глаз, бросила, сказала себе: «Не суетись», выбежала из квартиры и скатилась вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.
Она шла стремительно и подходила уже к театру, когда наконец увидела Андрея. Он держал большой букет роз. Легкая рубашка с открытым воротом шла ему гораздо больше, чем строгие, всегда прекрасно сшитые костюмы, в которых до этого видела его Катя. И Андрей улыбался. Улыбался не ей, а самому себе, — она видела, что он не смотрит в ее сторону, не ищет ее глазами, а просто идет и улыбается, как может улыбаться только очень счастливый человек. Это настолько ее поразило, восхитило, умилило, что Катя ускорила шаг, почти бегом приблизилась к нему и, выдохнув: «Андрей», ни о чем не думая, обняла и поцеловала, смяв роскошный букет. Потом отстранилась, испуганно посмотрела на него, по его сияющим глазам поняла, что все хорошо, и взяла букет…
К дому они подошли, держась за руки, как подростки во время первого свидания. Катя стала набирать код, но дверь открылась сама, вышла соседка, приветливо поздоровалась, внимательно и, как показалось Кате, одобрительно посмотрела на ее спутника, ушла, не оглянулась.
В лифте Андрей обнял Катю, поцеловал, затем прижался щекой к щеке с такой нежностью, что она готова была заплакать.
У своей двери Катя принялась лихорадочно рыться в сумке, но от волнения никак не могла найти ключей, имевших давнюю привычку оказываться на самом дне под чем-нибудь неожиданным. Впрочем, подобным же свойством обладали почти все предметы, лежащие в сумке, когда Катя искала именно их. Сейчас она вдруг подумала, что в спешке забыла захватить ключи и просто захлопнула дверь. Все внутри ее похолодело.
Наконец ключи обнаружились, и она дрожащей рукой попыталась попасть в замочную скважину. Андрей стоял за спиной, его горячее дыхание она ощущала на своей шее, отчего успокоение не приходило, наоборот — ключ прыгал в руке. А еще был второй замок, и с ним тоже нужно было совладать. Катя обернулась к Андрею, протянула ему ключи:
— Откройте, у меня почему-то не получается.
При этом лицо ее выражало такую беспомощность и отчаяние, что он невольно улыбнулся, потом с легкостью домушника открыл оба замка, распахнул дверь, пропустил ее вперед, и, когда вошел, Катя с совершеннейшим бесстыдством обняла его и поцеловала, прильнув к нему всем телом. Он ответил ей с не меньшей страстностью. Она уронила злополучный помятый букет и, прижавшись еще крепче, почувствовала, как откровенно он ее хочет.
Из последних сил она сумела оторваться от него, включила в прихожей свет, захлопнула дверь, достала тапочки, протянула ему со словами: «Куплены для вас», смутилась от их неуместности и нелепости, увидела, что Андрей стоит, рассматривая в растерянности соединенные нейлоновой ниткой тапочки, засуетилась, побежала в комнату, принесла ножницы, попыталась разрезать, уколола Андрея, охнула. Он отбросил тапочки, притянул ее к себе, тихо сказал:
— Успокойся, все хорошо — мы вместе.
Она повела его в комнату.
У низкой, застеленной пушистым шотландским пледом тахты она опять обняла его, шепнула:
— Только не говори ничего, — и опустилась на тахту.
Андрей пристроился рядом и стал целовать ее глаза, нежную шею, потом грудь сквозь тонкую шелковую ткань летней блузки. Рука его легла ей на бедро, скользнула под легкую юбку, задержалась на мгновение и стала ласково поглаживать восхитительно гладкую кожу…
Собрав остаток воли, Катя выскользнула из его объятий, встала, сказала:
— Подожди минутку.
Несколько мгновений он смотрел на нее, не понимая, в чем дело, потом сообразил, поднялся, и тогда она быстро сдернула плед, достала из постельного ящика подушку, простыни — и все это у нее послушно расстелилось, улеглось по своим местам. Потом она повернулась к нему, посмотрела в глаза и стала медленно раздеваться.