Уже, не стесняясь, белесо светилось окно, уже не одиноким волком, а редкой цепочкой пробегали вверх к Садовому легковые автомобили, с недовольным рычанием преодолевая небольшую горку, уже шаркала метлой их новая добросовестная дворничиха, а Сырцов сидел в кресле и все ждал водочного кайфа. Но кайф не приходил.
Он стал вспоминать свое отрочество в Сельце Брянском. Чтобы как картинки в голове: душная чащоба мелколесья, речка, тихим извивом бежавшая мимо высокого глинистого берега, приятель Димка, колдовавший над костром, первая его любовь одноклассница Неля, которая с мостков смотрела на скользящую внизу воду, покойница мать, устало поднявшая на него глаза, закатное небо и несущееся в нем пламя ракеты-снаряда… И еще — Маша. Когда он дотронулся до нее, она была еще теплая.
Глава 12
Все-таки нажрался и вырубился. Он проснулся, на мгновение открыл глаза и тут же их закрыл — свет резкой болью ударил по глазным яблокам. Ныли виски, бешеный живчик дергал прикрытое веко. Не надо было просыпаться. Но он проснулся, и проснулся потому, что безудержно звонил дверной звонок.
Он еле выпростал себя из кресла и оглядел свое жилище — не очень ли свинствовал в ночи? Вроде не очень. Он поставил пустой залапанный стакан на тарелку, на которой лежал одинокий, выгнутый, как парус под ветром, кусок сыра, взял в правую руку почти пустую бутылку «Смирновской», в левую — тарелку и направился на кухню, по пути через коридор крикнув двери:
— Минуточку!
Чуть легче: умолк вызывавший внутреннюю дрожь звон. Он обстоятельно вымыл стакан и тарелку. Поставил их в сушилку, надел тренировочные штаны и подошел к входной двери. Негостеприимно поинтересовался:
— Кто?
— Откройте, Георгий. Это я, Светлана!
— «Дмитриевна», — добавил про себя Сырцов и открыл дверь. Она держала сжатые кулаки у подбородка, как бы защищая шею, и смотрела на него лунатическими глазами. Невнятно попросила:
— Спасите меня, Георгий.
— Морду сполосну, побреюсь и спасу, — пообещал он и пошел в ванную. На ходу, не оборачиваясь, добавил: — Проходите в комнату.
Он брился и мылся, ни о чем не думая. Причесался, надел чистую футболку и вышел к даме. Она смирно сидела в кресле, в котором он недавно спал. Повернула к нему лицо (двигалась только голова, как у куклы Барби) и дважды произнесла:
— Маша. Маша.
— Что Маша?! — заорал он как можно громче, чтобы она не ощутила фальши в его мнимом незнании.
— Маша умерла, ее убили, — спокойным детским голоском (пролог дамской истерики) сообщила Светлана Дмитриевна.
— Когда? — стоя требовательно вопрошал Сырцов.
— Не знаю. В девять утра нам позвонили из милиции и сообщили. Валентин поехал к ним, а я — к вам.
— Зачем?
— Спасите меня, — тупо повторила она.
— От кого?
— Не знаю.
— Интересное кино. А что вы знаете?
— Ничего, Георгий. Ничего. Я только чувствую, что Машина смерть связана с уходом Ксении.
— Тогда надо Ксению спасать, а не вас.
— Спасать Ксению — это и значит спасать меня. Я в безнадежном страхе, Георгий, я в ужасе!
— Попроще, а? — попросил Сырцов. — Чтобы я понял, чего вы от меня хотите.
Он не садился. Он смотрел на нее сверху вниз. Ей давно уже было неудобно, но только сейчас она решилась встать.
— И этого точно не знаю. Знаю только одно: вы спокойный, уверенный в себе, надежный и честный человек. Когда вы рядом, страх уходит и кажется, что все будет хорошо.
— Я не могу быть рядом с вами все время, — сказал Сырцов и, чувствуя опасность, попытался уйти на кухню. — Я сейчас чай приготовлю. — Но она не пустила, неизвестно, каким образом, но ее тонкие нежные ладони проникли под футболку, задрали ее и, лаская, изучали его торс. Она летуче целовала его волосатую грудь, ключицу, соски и вдруг, подняв лицо, предложила ему губы.
Он забыл, что ей за сорок. Она была трепетна, послушна и непредсказуема. То, что они делали, то, что они собирались делать, было, если подумать (они не думали), отвратительно. Но неотвратимо. Она на мгновение (порвалась от него и, через голову срывая легкое платье, обещала, обещала:
— Сейчас, сейчас!
Она не была певуньей с фиоритурами во всех регистрах. Она лишь тихо и грозно рычала, как голодная львица. Едкий, все вытягивающий, стремительный и бесконечный похмельный пистон…
Они молчаливо лежали меж двух простыней, которые ом в последний момент успел кинуть на тахту. Лежали и, боясь разочароваться в партнере, не смотрели друг на круга. Наконец она попросила: