Те в Москву, эти из Москвы. Лимита наоборот.
Ксения ушла на несколько минут, видимо, мылась и переодевалась. Явилась румяная, с влажными волосами, в широкой юбке, яркой кофте, в изящных летних туфлях — окончательно мирская. Подхватила сумку, скомандовала:
— Поехали.
— Дайте-ка сюда. — Он отобрал у нее сумку. — Вы уже достаточно здесь натаскались.
Она шла впереди, и он ужасался ее похожести на мать. Она безошибочно направилась к его «девятке» (вероятно, другие машины знала), подошла, положила руку на крышу, обернулась к Сырцову просительным лицом:
— Георгий, можно я поведу?
Глава 19
После бетонки Сырцов сказал:
— Теперь я за руль, Ксения.
Ксения прибила «девятку» к обочине, вылезла из машины, обошла радиатор и села на пассажирское место. Сообщила огорченно:
— Только-только разогрелась, и вот, пожалуйста…
— Я вилять по проселкам буду, — объяснил Сырцов. — Проверяться на всякий случай.
— Вы подозрительный, — поняла она.
— Я профессионально осторожный, — не согласился он. Когда сплошняком пошли дачные поселки и Ксения поняла, что они скоро будут на месте, закономерно возник вопрос:
— Какие они, Георгий?
— Кто — они? — тупо спросил Сырцов, думавший о другом.
— Ваши полковники.
Действительно, какие они? Старые, во-первых. А в общем, и не старые. Старость — усталая и тяжелая, а они заводные и легкие, вечно в веселой игре, где он — простонародно неотесанный, нарочито грубоватый, а она — изысканно ироничная и по-матерински всепрощающая по отношению к своему неуправляемому мужу-дитяти. Оба — умны как бесы, образованны, опытны и знающи в деле, которым он, Сырцов, занимается, до такой степени, что при них его место — место внимательного и прилежного ученика. Как об этом скажешь? Как скажешь о том, что для него их дом стал родительским домом, что ему без них никак не обойтись, что быть рядом с ними — теплая радость и редкое счастье, что не раз замирало сердце при мысли о возможно скором их небытии? Как об этом скажешь?
— Замечательные, — сказал он и засмеялся.
Замечательные полковники встретили их у террасы.
— Здравствуйте, Ксения, — сказала полковник-жена, а полковник-муж глянул на девицу непонятно веселым глазом и ляпнул с ходу:
— Привет, монашка. Привет, Жора. Жрать хотите?
Лидия Сергеевна мимолетно обняла Ксению за плечи и разъяснила ситуацию:
— Мой старичок ваньку ломает. Его хлебом не корми, дай перед молоденькой покривляться. Ну, а есть вы хотите наверняка. И спрашивать не надо.
— Руки мойте и за стол, — приказал полковник Смирнов.
Поклевал спешно и опять за баранку: дела, дела в Москве. Ксения поначалу дичилась там слегка, но потом старики раскрутили ее, втащили в свою беспрерывную игру, покусали слегка по-собачьи — понарошку, заставили отбрехиваться, вынудили нападать на них. Когда Сырцов уезжал, Ксения сказала на прощание:
— Ведь можно же жить по-человечески!
На всякий случай помотался по грунтовым, выбрался на Осташковское шоссе и въехал в центр по Дмитровскому. Домой на минутку и потом — к Паше Рузанову под мост.
Но дома по рассеянности на мгновение стал идиотом: снял трубку вдруг зазвонившего телефона. И — на тебе:
— Жора, это Леонид. Я к тебе сейчас подъеду.
— Не стоит. Я ухожу.
— Дождись меня. Я сей момент и времени у тебя много не отниму, — подполковник Махов положил трубку, не дожидаясь сырцовского ответа.
Не убегать же, не быть идиотом во второй раз. Сырцов успел принять душ и переодеться, прежде чем позвонили в дверь.
Сырцов не завидовал подчеркнуто богато одевавшимся во все самое лучшее в мире нуворишам, не завидовал несусветному франту Коляше Англичанину, а Леониду Махову тайно завидовал. Леонид не был ни франтом, ни щеголем: он франтовски и щеголевато существовал. Он не носил безукоризненных пиджаков и модных брюк, он не обращал на них внимания, они были частью его, только и всего. Такое присуще коренным москвичам, проживающим в родной им Москве уверенно, раскрепощенно и с веселой снисходительностью ко всему.
Вот он, недостижимый пижон, начальник отдела МУРа, подполковник милиции Леонид Махов, перед ним.
— Кофейку, — потребовал Махов.
— Ты же на минутку, — проворчал Сырцов, уже идя на кухню.
Он разбросал по чашкам растворимый кофе, залил кипятком, плеснул молока. Махов сделал первый глоток, осторожно вытянул (чтобы не тронуть случаем хлипкий журнальный столик длинные ноги и сообщил, ища сочувствия:
— Устал.