— Умственно и физически?
— Умственно и физически, — стойко подтвердила она, решив ни за что не поддаваться. — Вы настойчиво пытаетесь добиться того, чтобы я в возмущении вскочила с кресла и навсегда убралась из вашей квартиры, из вашей жизни, из ваших дел, Георгий Петрович. Не пытайтесь. Не добьетесь.
— Вы где живете, Светлана Дмитриевна?
— На Фрунзенской набережной.
— В пентхаузе?
— Вы знаете нас? — настороженно спросила она.
— Нет. Догадался. Вы должны, вы просто обязаны жить в пентхаузе…
— Что вызывает в вас неукротимую классовую ненависть, — за него продолжила фразу Светлана Дмитриевна. Зубки показала.
С плебейским «Ха!» Сырцов улыбнулся нагло, а затем повторил известный афоризм Скотта Фицджеральда:
— «Богатые люди — особые люди». — И от себя добавил: — И к тому же плохие люди.
— Плохие, но богатые. Я — богатая, Георгий Петрович.
— Это ваш муж — богатый, — перебил он.
— Я — богатая, — повторила она, интонацией подчеркнув местоимение «я». — И в моих возможностях заплатить вам много. Очень много.
— Допустим, я согласился. — Сырцов встал с тахты, отошел к балконной двери и, глядя на новое бездействующее здание американского посольства, продолжил монолог: — Быстро и решительно, как доберман-пинчер, беру след, сметая все на пути, выхожу на девочку Ксению, хватаю ее и в наручниках доставляю к любящей мамаше, которая тут же сажает ее на надежную цепь. И счастливы все. Я, которому хорошо заплатили, любящая мамаша, которая получила возможность любоваться на свое дитя, девочка Ксения, которой вернули счастье жить в пентхаузе.
— Вы — романтик. Свободолюбивое дитя вырвалось из опостылевшего ей дома нуворишей, — насмешливо сказала ему в спину Светлана Дмитриевна. — Вырвалась, конечно, вырвалась! А сейчас только упрямство не позволяет ей вернуться домой, упрямство и гордыня. Она ждет не дождется, когда ее найдут и приведут домой. Я знаю ее.
— Это вы себя знаете, — не согласился с ней Сырцов.
— Она такая же, как я.
Он резко развернулся и, глядя ей в глаза, произнес твердое:
— Нет.
— Не говорите «нет»! — прокричала она и вскочила с кресла. — Вы не смеете говорить мне «нет»!
— Это почему же? — искренне удивился он.
— Потому что я вас очень прошу.
— Вы можете найти другого. Есть вполне квалифицированные сыщики.
Теперь она произнесла сакраментальное:
— Нет. Только вы! Вы должны! Вы обязаны!
— Это еще почему? — разозлился Сырцов.
— Потому что я вам верю. Может быть, сейчас вы единственный человек, которому я верю.
— Быстро же вы мне поверили.
— Какое это имеет значение?!
— Светлана Дмитриевна… — аккуратно начал он, но она яростно перебила его, не желая слышать слова отказа:
— Ничего сегодня не говорите, очень вас прошу. Позвоните Роману Суреновичу, посоветуйтесь с ним, спокойно все обдумайте, а завтра утром я позвоню, и вы дадите окончательный ответ. — Она подхватила сумочку и вышла в прихожую. Последовав за ней, Сырцов открыл входную дверь:
— Вы позвоните мне завтра днем.
В преддверии плача она исказилась лицом. Он взял ее за локти, успокаивая. Она зарыдала, ткнулась лбом и носом в его широкую бойцовскую грудь и обняла за шею. Его освободившиеся от ее локтей руки упали на стройную талию. Она уже не рыдала. Просто плакала.
Слезы были настоящие. Так и стояли недолго. Потом она оторвалась от него и пошла к лифту.
— Будьте осторожнее за рулем! — посоветовал он напоследок.
Стараясь не высовываться особо, он с балкона-лоджии наблюдал, как она садилась в «мерседес». Хорошо садилась, делово. И мотор хороший у «мерседеса»: с юного этажа не слышно было, как он завелся, — мягко рванула с места машина и по дуге выехала на проезжую часть. Сразу же за ней пристроилась малозаметная «семерка», стоявшая чуть выше по переулку. Так и двинули к Садовому.
— Такие пироги! — вслух выразил легкую озадаченность Сырцов.
Глава 3
Роман Суренович Казарян, он же крупный армянин, он же известный кинорежиссер, он же в младые годы работник МУРа, он же один из двух закадычнейших друзей Деда, встретил Сырцова не то что пылко, но весьма приветливо, произнеся в дверях банальнейшее:
— Сколько лет, сколько зим!
— Одну зиму, Роман Суренович. Со дня рождения Деда, — уточнил Сырцов.
— Санятка, значит, Дед, — догадался Казарян. — А кто же тогда я?
— Вы — дядька.
— В смысле «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»?