— Что — я? Что — я? — элегически начал Малыш. — У меня жена — форменная ведьма. А разве с ведьмой можно жить?
— Сдохнете вы все здесь вскорости, — жестко предсказал Сырцов.
— Все сдохнем, — согласился Бидон. — И ты тоже.
— Но не вскорости.
— Какая разница? — Бидон поднял стакан. — За свободу! За свободу, которая у нас есть!
Как же за свободу не выпить? Выпили. Паша немногочисленными зубами укусил осьмушку яблока и сказал просветленно:
— Мы — свободные люди, Жора. Единственные в этой стране.
— В нашей, — автоматически поправил Сырцов.
— Что — в нашей?
— В нашей стране.
— Ага. В вашей. Но не нашей.
— «Все те же мы: нам целый мир — чужбина. Отечество нам Царское Село!» — возгласил Бидон и плавным движением правой руки указал на картонные домики.
— Свободные! — разозлился Сырцов. — Свободные — от чего? От обязанностей, да? Тогда у вас страшная свобода — свобода безответственности.
— Вы по-прежнему в плену избитых марксистских постулатов, — грустно проговорил Бидон. — «Свобода — это осознанная необходимость!» А если не осознанная? А если не необходимость? У Кропоткина…
— Подожди про Кропоткина, — перебил его Малыш и потребовал у Сырцова: — Давай деньги на вторую. Мы сбегаем.
Пришлось выдать. Малыш и Бидон удалились бодрыми и быстрыми шагами. Паша закурил «Приму».
— Все-таки что ты хотел сообщить Маше за двести долларов? — для того, чтобы Паша особо не задумывался, зачем он пришел, спросил Сырцов.
— Ничего я тебе не скажу, Жора. Ничего! — Паша блаженно прикрыл глаза. — А хорошо она во мне легла, родимая!
— Выходит, ты меня не боишься, Паша?
— Выходит. А надо?
— Подумай.
— Подумал. Не надо.
— Еще подумай.
— Не буду, Жора, я думать. Не желаю и, может быть, даже не хочу. Все кричат: думай, думай! Дерево думает? Трава думает? Цветы думают? Живут себе, цветут и пахнут.
— В одном ты очень похож на цветок. Сильно пахнешь.
— А ты меня не нюхай, — посоветовал Паша.
— Тогда пойду, — решил Сырцов. — Будь здоров.
И пошел было к дырке. Остановил его Пашин вопрос. Он ждал этого вопроса.
— Ты почему это подхватился?
Сырцов с радостью отозвался заранее приготовленным:
— Чтобы тебя не нюхать, цветок ты мой ненаглядный.
Садясь в «девятку», взглянул на часы. Было четверть первого. Опять к Деду ехать. А тут приходилось оставлять пустоту. Человечков бы ему, Сырцову, человечков, чтобы незаметно где надо топтались!
Глава 28
Чтобы не примелькаться, да и по ряду других причин он возвратился в город на старой казаряновской «восьмерке». Ему был известен график ответственной Элеонориной работы, но он взял время с захлестом: был в логуновском дворе за час до ее выхода, в восемнадцать ноль-ноль. Очень удачно пристроился за трансформаторной будкой рядом с полуразложившимся трупом «Москвича-408» и стал спокойненько ждать.
Без четверти семь появился «БМВ» глубокого синего, естественно, цвета. Нынче темно-синее богатые носят. К подъезду сей шикарный автомобиль не подъехал, скромно остановился в отдалении. И неподалеку от Сырцова, что приятно облегчало работу, ибо, не суетясь, прямо из «восьмерки» можно было рассмотреть паренька в шикарном прикиде. Паренек как паренек. Удивительно точны законы капитализма. Спрос порождает предложение. Нужны хозяевам жизни атлеты без мозгов — вот они, пожалуйста! Сколько надо? Десяток? Сотню? Тысячу? К вашим хорошо оплачиваемым услугам.
Атлет без мозгов в шикарном прикиде вылез из «БМВ» и, поднявшись на три ступеньки, уселся в тени на лавочке дворового сквера. Привычно уселся, автоматом, и стал ждать, рисуя что-то прутиком на песке. Интересно что?
Без пяти семь вырвалась из подъезда Элеонора. Без передника, без кокошника — в штатском. Атлет тотчас двинулся ей навстречу. На полпути встретились. Неслышно было, о чем они щебетали, но после щебета атлет вернулся к «БМВ» — подогнал его к подъезду и открыл багажник. Пока они выносили из подъезда, объемистые пластиковые пакеты (судя по всему, Элеонорины продовольственные запасы), Сырцов в невыносимой жажде узнать, что же рисовал на песочке атлет, незаметно рванул к скамейке. Можно было и не бегать: голая баба и мужской половой орган. Сырцов в раздражении растер ногой картиночку и вернулся к «восьмерке».
Лучший путь до Абельмановской — набережная, и «БМВ» зашелестел по набережной. На Фрунзенской оторвался было от «восьмерки», но после Крымского моста пошли светофоры, сужения, легкие подвижные автомобильные полупробки. Так что Сырцов мог не волноваться.