И как замуж пошла, потому что так нужно, и как училась — тоже уже потому, что нужно, и как с мужем жила, и как хозяйство вела — так нужно, так нужно. И что за всю жизнь ни разу не подумала, а где теперь Андрей — он приезжал, когда она уже была беременна Наташей, и захотелось поехать, найти, спросить: как жил все это время? Такое тяжелое чувство грусти и тоски о чем-то. Жизнь прожита, а словно что-то главное потеряно. И сама виновата.
Но вспомнила разговор с дочкой, и стало легче и просветленней, а все, что раньше казалось таким страшным — сплетни, чужая разбитая семья, мужчина в два раза старше дочки, — как будто отошло куда-то далеко, осталась только Наташина улыбка и ласковость ее объятия.
Пришел с работы Матвей, тоже начал говорить про Наташу. А она все не могла очнуться. Сидела и думала, что, наверно, скучно вот так тридцать лет подряд работать кладовщиком, и сказала: «Это женские дела, ты, Матвей, в них не лезь, все уладится». И Матвей, как всегда, послушался ее, а на следующий день все и случилось.
Сашка Рогозик прислал сватов. Раньше он думал, что если не просто так с девкой, а всерьез жениться — то можно договориться в один вечер. С Наташей так не получалось. Он уже начинал догадываться, его уже задевало, он со злобой посматривал на Ивана. А когда и сваты вернулись с отказом, забрало всерьез. Он пришел вечером, при матери, при отце, грубо говорил обо всем, и об Иване — и ушел ни с чем. Потом опять пришел ночью, стучал, разбудил всех, пьяный, ругался и обзывал по-всякому. А утром прибежал с ружьем во двор к Ивану.
Была суббота, топили бани. Иван в рубахе колол дрова. Утро было ясное, прохладное, осеннее. Сашка вбежал с ружьем и закричал: «Иван, не подходи, убью, убью, не подходи». Иван посмотрел на него, спокойно воткнул топор в колодку, и, не боясь, пошел на него. «Не подходи, не подходи!» — Сашка отступил несколько шагов, уперся спиной в ворота и выстрелил, бросил ружье и убежал.
Иван на следующий день умер в районной больнице, ружье было заряжено волчьей картечью. А Наташа, узнав, только изменилась в лице, матери сказала, что уедет отсюда, за ней не присмотрели, а когда хватились, было поздно — она повесилась.
Сашка убежал в лес, порезал вены, но как кровь сильно пошла, испугался, прибежал на медпункт. Его судили. После суда пошли всякие сплетни. Но потом, как всегда в деревне, другие события — так толком никто и не знает, как оно было.
А мне один человек рассказывал, что Наташа и Иван все лето встречались. Встречались почти каждую ночь в воровской час, перед самым рассветом, когда все живое спит. Так могло быть: оба они были смелые и сильные, верили себе и друг другу и любили друг друга. Сделать все, чтоб никто не заметил, — так всегда не сделаешь. Но им как раз попался такой человек, который (таких людей, наверное, на всей земле немного) держит язык за зубами, даже если его и не просят. Он в то лето сторожил склады и крытый сеновал. Они, может, и знали, что он видел, но встречались, потому что знали: он не станет разносить.
А мне он рассказал по случаю, да и то года через два. Вот такая история. Родители Наташи после всего уехали на Украину, у Матвея там родная сестра в городе, на заводе инженером работает. Хату свою здесь продали. Купил сосед их Степан Ховтурин дочке с зятем. Пускай живут молодые, а пока хозяйства у них нет, самому на два двора удобно.
Я часто проходил мимо этого двора. Вот здесь, думал я, со страшной силой проявились человеческие чувства — а двор как двор, верба у калитки, сараи, дом, два крыльца, живут люди. Каждое утро выгоняют коров, вечером привычно справляются по хозяйству — никому словно и дела нет, что произошло, никто будто и не знает и не помнит ни о чем. Хотя чего удивляться, жизнь сама по себе проста.
И ВСПОМНИТСЯ…
Как только он вошел в класс, мы все засмеялись. А он спрашивает: «Чего смеетесь?» А мы — еще больше. Смотрим на него, и хочется смеяться и радоваться. А он давай нас спрашивать: дроби, проценты, а мы ну ничего не знаем.
И тогда он, кто ему разрешил — не знаю, или он сам — сейчас бы никто так не сделал — перевел нас по арифметике в третий класс. И до конца года мы прошли третий, четвертый, пятый, шестой и догнали свой седьмой. И вот сколько уже с тех пор прошло — и нигде и никто меня больше математике не учил, а любой пример, любую задачу решаю, другой раз Федор Егорович, наш математик, не решит, а я решу.