День за днём ей становилось хуже и хуже. Женщина не понимала, почему ей так плохо.
Без него плохо, без Витьки.
С ним было тоскливо и скучно, а без него совсем невыносимо.
Она за руку тащила сына по дороге в детский сад, Мишка спотыкался, еле поспевал, хныкал. Рита дёргала ребёнка за руку, шикала него, – ты такой же паразит, как папаша, только о себе думаешь!
Женщина мысленно перекладывала на сына всю тяжесть вины за уход мужа, – если бы не Мишка, если бы не этот маленький засранец, ничего этого не было бы. Я бы любила Витю, Витя меня. Как он мог так со мной поступить!
Да, именно так и было. Отчуждение началось именно в тот момент, когда сын появился на свет.
В сумочке тревожно звенел телефон. Это мама.
Рита начала с ней нервный диалог. В сердцах что-то доказывала, яростно помогая себе жестикуляцией, для чего приходилось отпускать руку ребёнка, а потом ловить её, что дополнительно выводило из себя.
У соседнего подъезда сидела девочка Мишкиного возраста, Леночка Лапина, его подружка по играм. Скорее всего, ожидала маму. Ей ведь тоже нужно в садик.
Мальчику Леночка нравилась. Мишка оглядывался по сторонам, увидел невдалеке клумбу, на ней росли роскошные ромашки огромного размера. Пока мама кричала и темпераментно махала руками, ребёнок быстро сорвал два цветка, подумав, добавил третий и побежал к подружке.
Леночка, сидя на скамейке, увлечённо болтала ножками, зажмурив глаза от яркости утреннего солнышка.
На девочке было жёлтое атласное платьице с кружевами по подолу, вороту и коротким рукавам, белые босоножки. На голове огромный бант под цвет платья.
Мишка радостно подкрался к подружке, поцеловал Леночку в щёку и подарил цветы.
– Глупый ты, Мишка. У меня такие классные картинки в глазах крутились. Ты всё испортил. Больно нужны мне твои цветы.
– Вот и нужны! Папа всегда маме ромашки дарил. Пока не ушёл от нас.
– Ладно, садись. Я уже не сержусь. Мишка, ты влюбился что ли?
В это время подбежала мама, больно дёрнула его за руку, звонко шлёпнула по попе, добавила увесистый подзатыльник, снова схватила за руку и потащила, не обращая внимания на слёзы сына.
Растерянная девочка не могла понять, что Мишка сделал не так, почему тётя Рита его ругает.
А мамы всё не было, у неё на платье сломалась молния, пришлось срочно гладить другое, переодеваться.
Леночка вспомнила, что на ромашках можно гадать. Она аккуратно положила два цветка рядом с собой, у третьего начала отрывать по листик, – любит… не любит… любит.
Как назло на последний лепесток выпало – не любит.
Леночка выбросила оставшуюся часть ромашки, взяла следующую.
На втором цветке выходило то же самое.
Ребёнок сидел, насупившись, держал в руке последний стебелёк, на жёлтой сердцевине которого трепетал один единственный белоснежный лепесток. Всего один, последний лепесток.
Её удивлённо-разочарованные, обиженные глаза, медленно наливались влагой.
– Не любит. Он меня не любит, – разревелась обиженная несправедливостью девочка.
Горе было настолько безграничным, что остановить его было невозможно.
В это время мимо пробегала Мишина мама. Что-то заставило её остановиться.
– Что случилось, девочка, – учительским тоном спросила она.
– Он меня не любит, – ещё громче заголосила Леночка.
– Кто кого не любит?
– Мишка, Мишка меня не любит!
– Откуда ты знаешь, что не любит.
– Вот, ромашки… сам подарил, – девочка протянула стебелёк с белым лепестком.
– Глупости, предрассудки. Ты его самого спрашивала?
На этой фразе Рита споткнулась, закрыла рот двумя руками, схватила ребёнка на руки, принялась целовать, гладить по головке.
– Любит! Я точно знаю, что любит, – заверещала тётя, кружа Леночку.
Мама девочки, выйдя из подъезда, застала странную картину: взрослая женщина и её дочь, прижавшись щеками, ревели во всё горло.
По лицу Риты разноцветными потёками стекала косметика, платье было вымазано сандаликами ребёнка.
Успокаивать пришлось и ту, и другую.
На это понадобилось время.
Мама повела Леночку умыть и переодеть. Рита отправилась домой, приводить себя в порядок.
Она никуда уже не спешила.
Разрозненные, скачущие кузнечиками мысли, неожиданно начали выстраиваться в логически правильный ряд.
Женщина присела на краешек стула, прислушалась к внутреннему собеседнику, который разговаривал с ней менторским, поучающим, иногда обвиняющим тоном.