А теперь все это как-то само собой выстроилось в единую цепь. И стало ясно, что не обошлось тут многое без Татьяны Самойленко. Выходит, она не только медикаменты доставала через коменданта, но и нужные сведения. Ох, не сносить ей головы!..
Над селом вьюжило как никогда. Глубокими сугробами завалило улицы, а снег все шел и шел. Люди не показывались из хат. Поэтому никто и не заметил, как в село вернулся Кирилл Носенко. Открыл свою лавку в бывшей сельповской крамнице, которая пустовала за Ясеневой горой. Криничане почти не заходили туда. Будто и не имели нужды купить какую-нибудь мелочь: иголки, мыло или сахарин.
Кирилл маялся в холодной халупе. От нечего делать перекладывал с полки на полку свои товары. А то часами простаивал на крыльце: отсюда было хорошо видно и заснеженное село, и большак с почерневшими, закопченными по обе стороны сугробами.
Расфранченный, всегда в белой рубашке, с припомаженными густыми кудрями и бакенбардами, как у красавчиков в черных фраках, с черным бантом на шее и сладкой белозубой улыбкой, которых он видел на немецких открытках…
Но лицо Кирилла не знало улыбки. Нахмуренный, настороженный, с плотно сжатыми губами, со страхом в больших карих глазах, он молча глядел на черный большак, который отрезал окраешек села. О чем-то думал. Криничане были уверены: придет день — и он сорвется со своего гнезда и канет в том сером потоке, в который к весне все чаще стали вливаться сани с мешками, сундуками и детьми наверху — драпали немецкие прислужники. Но Кирилл никуда не спешил. Взгляд его все время цеплялся за Ясеневую гору, под которой виднелся сад Самойленков. Из-за деревьев выглядывала стреха хорошо знакомой хаты, а над ней вытягивал длинную шею поливенный дымарь. Утром из него вился густой сизый дым, и Кирилл знал, что хозяева дома. Иногда и вечером из этого дымаря поднималась легкая струйка — и тогда его сердце переворачивалось. Кто там? Рейн? Или еще какие гости объявились?
Невидимой нитью был привязан Кирилл к тому дымарю, к той соломенной стрехе…
А Глубокие Криницы жили своей жизнью. На Кирилла не обращали внимания, не приветствовали обычным человеческим пожеланием: «Добрый день!» или «Доброго здоровья!» — будто не знали его. А если кто-нибудь и забегал что-нибудь купить, то обычно спешил и старался ни в какие разговоры с хозяином не встревать.
В одно теплое утро, когда уже не держала корка наста, Кирилл заметил из своей лавки, как серая колонна автомашин и повозок свернула с большака в боковые улицы села и начала расползаться по нему. Какой-то немецкой части, наверное, требовалась передышка — надо было зализывать раны, чтобы набраться сил и снова идти в бой… А может, это уже фронт приближается?.. С горы было видно: колонна рассасывалась по дворам. Солдаты бегали по хатам.
Кирилл накинул на дверь замок и устремился напрямик через топкий ноздреватый снег ко двору Самойленков. Потрогал защелку — закрыто. На стук в окно никто не отозвался. Во дворе тоже пусто. Таня, должно быть, у своих больных, Матвеевна — на ветряке: он медленно вращал своими крыльями. Сыплется, сыплется мука в партизанские мешки. Он знает наверняка. Он многое знает. И умеет молчать. Но скоро люди спросят, что там у него за душой, кому служил, кому делал добро или зло. Конечно, он не борец, на подвиги не способен. Но и не пресмыкался перед врагом, не доносил на своих, как это делал Куприй. Чем мог, служил людям — ведь торговля эта для них. Где сейчас достанешь самое необходимое для жизни? Нигде. А вот у него кое-что есть. Правда, весьма недешево. Но ведь и ему это даром не достается — богатые кременчугские торгаши отпускают товар по высоким ценам.
Походил по двору, заглянул в сарай, вышел на огород к стогу сена. Отметил: коровы уже нет. И козы нет. Поели… Калитка соскочила с верхней петли, скособочилась, шаркает по земле. Наклонился плетень — подгнил снизу. Ворота перекосились… Нет хозяйской руки. Конечно, если бы он не оставил их тогда… Глядишь, загнали бы в Германию. А так он перекрутится, пристроится, выживет. Возвратится к своей жене. Таня его не выгоняла… Поймет. Примет обратно и возьмет под защиту. Правда, что-то там подозрительное у нее с этим Рейном. Но чего люди не наболтают! Таня — женщина серьезная, он это знает. Вон сколько добра людям сделала.
Вышел со двора на улицу — навстречу тарахтит бричка. Незнакомый старик дергает за вожжу облезлую, заезженную лошаденку. Свесив ноги в сапожках, на бричке сидит Таня. В своем студенческом потертом пальтишке, в мамином клетчатом платке.
Кирилл приподнял шапку, поздоровался. Но старик быстро заморгал красноватыми веками, будто прогнал с глаз поволоку, туже натянул вожжи. Таня так же равнодушно скользнула по нему взглядом. Лицо ее даже не дрогнуло. Или он такой бестелесный, что его даже не видят? Ноги отяжелели, Кирилл почувствовал, что не в силах вытянуть их из вязкого подтаявшего снега. В глазах поплыла белая муть.