Теперь-то уже ясно: Таня для него утрачена навсегда. Судьба случайно свела их, дала ему в руки счастье. Но он не разглядел его, с легкостью отбросил. Теперь подсознательно чувствовал, что эта утрата для него непоправима.
Он понял и другое: люди не будут спрашивать о его заслугах, они их уже сами определили. И не оправдают его никогда.
Небо полыхало зарницами где-то над Курском и Белгородом, а на Приднепровье лезвия мощных прожекторов разрезали темень ночи, шныряли под облаками, выхватывая едва заметные серебристые точки самолетов. Тогда вокруг них расцветали огненные букеты зенитных разрывов.
Ночью по селу двигались какие-то тени. На возвышенности, за кладбищем, днем и ночью грохотали зенитки. Вокруг гудели моторы. Закапывалась немецкая техника, строились блиндажи.
А Днепр молодецки расправлял плечи, наполнялся силой. Изредка на нем появлялись лодки. Только сверху, с кладбища, можно было разглядеть их. Но кто в них — свои, чужие? А может, ребята Сухорука? Известно ведь, какие там сорвиголовы собрались!..
Ночью кто-то постучал в боковое окно к Самойленкам. Послышалось? Нет, снова стук в стекло. Мотря Матвеевна шлепает босиком в сенцы.
— Кто?
— Свои.
Голос знакомый. Но кто там возится так долго. Что-то тяжелое втаскивает в хату.
— Мама, кто там?
— Иди помоги!.. Зажги каганец.
Батюшки! Кирилл волочит под руки какого-то человека. Таня с матерью бросаются на помощь.
— Кто это? Где ты его нашел?
— В лозах. Видно, давно там мучился.
Таня бросается к окнам. Плотнее закрывает их ряднами. Чтобы ни один лучик не пробился на улицу. Неизвестный человек — в темной гимнастерке с погонами.
— Погоны?
— Теперь наши тоже имеют погоны. Вместо петлиц. У него ранены обе ноги. Гляди, разворотило как…
Таня посветила каганцом. Восковое лицо. Выпяченные крутые скулы в ссадинах и царапинах. Смоляной чуб копной.
— Пилотку потерял… Хотя бы не здесь. А то найдут…
Таня разматывает черные мокрые бинты. Сколько же времени он там лежал? Кто он? Разведчик, который возвращался назад и был подстрелен при переправе? Наверное, она больно дернула прилипший бинт, потому что раненый глухо, сквозь зубы, застонал. Открыл глаза, внимательно посмотрел на Таню.
— Потерпи, потерпи, голубчик…
— Сестрица! Не бойся… Не болит, зудит только очень!.. — и снова закрыл глаза.
— Что у него, господи! — не выдержала Мотря.
— Мамочка… тут уже черви завелись… Я сейчас… сейчас промою. Где лизол? Подайте мне вой ту бутылочку, где вонючее такое…
Кирилл стоял у порога. О нем забыли. А он не хотел так просто уйти. Ждал, пока Таня промывала загнивающую рану, обрезала уже омертвевшую кожу. Мотря склонила над раненым мокрое лицо.
— Господи боже, твоя воля!.. Сколько же он, бедолажный, мучился в тех лозах? Туман, сырость какая… Где-нибудь молочка горячего надо достать. Такой ведь молоденький! Усы только пробиваются. А чернявый какой!
— Я пошел, — кашлянул Кирилл в кулак.
— Иди себе, — отозвалась Матвеевна. И больше ни слова.
И снова на него повеяло холодком людской отчужденности. Не прощают ему люди… Кто тому виной? Кто? Сам! Сам разминулся с ними. Со своим счастьем. И — с собой!..
Под осень канонада приблизилась и к Глубоким Криницам. Все чаще разрывались снаряды в селе. Дрожала земля под ногами, как от далекого, но мощного землетрясения, позванивали оконные стекла. В прозрачном холодном небе с шипением пролетали снаряды. Обшарпанное, притихшее село затаилось, припало к земле.
Иногда наступала тишина. Пугающая короткая тишина. В ней зарождались новые звуки. После затишья всегда происходили какие-то изменения. Вон там, из-под Ясеневой горы, отозвался новый миномет. Утром его еще не было. А на дворе полеводческой бригады заревели танки — наверное, прибыли новые «тигры». Возле копен на лугу вдруг застрочили пулеметы. Так близко! Так отчетливо!.. Должно быть, какая-то группа наших бойцов переправилась через Днепр и отвоевывает для себя место, чтобы закрепиться на правом берегу реки. Ох этот высокий правый берег! Сколько людей полегло на его кручах и обрывах!..
Таня, завернувшись в теплый материн платок, сидела у окна. Мамы не было. Пошла к кому-то за молоком для нового пациента. Того самого, которого притащил Кирилл. Но где теперь выпросишь молока? Нет у людей коров. Нет и коз. Последнее, что было, съела прибывшая солдатня. Не оттого ли и Рейна не видно. Нечего заготавливать.