— Ну?… И с чем же?
— С телефонами и радиостанциями, экселенц. А центральную, ту, что блокирует штаб русских, я приказал обеспечить легким аэропланом.
— Аэропланом? — генерал удивленно посмотрел на начальника разведки. — Как?
— Нашли подходящую площадку, экселенц.
— Значит, вы планируете…
— Да, экселенц, мы собираемся схватить гонца русских. Того самого, что выедет в пять утра.
— Но русские пошлют второго…
— Пусть посылают. Дивизия — не фельдъегерь. Ее не перекинешь на сорок километров за пару часов.
— А мы будем знать, где они собираются наступать, и заодно спутаем им планы, — генерал кивнул головой. — Гут. Что еще?
— Разработана операция «Цвай шпинне».
— Что? Два паука?
— Да. Это две другие группы, экселенц… Те, что с радиостанцией и телефонами. Мы не планируем резать линии русских. Мы к ним подключимся. И все разговоры шифром станем передавать сюда, в штаб. Причем офицер-шифровальщик будет анализировать обстановку на месте, по сумме переговоров, а шифровать и посылать в штаб сразу выводы. Тогда передачи будут короче.
— Гут… гут… — Генерал прошелся вдоль стола. — Шифр… Шифр… У русских ведь тоже будет шифр… А вы с ним справитесь?
— Я уверен, экселенц! Задержка будет минимальной.
— А сколько за это время успеют прошагать их дивизии?… Нет, дорогой Кнопф, нет… Одной уверенности мало. Надо предусмотреть все! С гарантией! Да, я решил!… Мы захватим штаб русского батальона и возьмем шифр! И еще, Кнопф. Как вы планируете переправить радиостанции через окопы и проволочные заграждения?
— Мы замаскировали их под русские санитарные повозки, экселенц. Сейчас ищем проходы…
— Вот! — генерал остановился и ткнул в карту пальцем. — Я думаю, Кнопф, пока мы с боем будем захватывать штаб русского батальона, ваши санитарные повозки пройдут в тыл к противнику беспрепятственно… А?
— Колоссаль, экселенц!
И донельзя довольные друг другом, оба они склонились над столом, принявшись увлеченно отыскивать место возможного проникновения в русские тылы…
После многообещающего заявления Тумановой и такого неожиданного решения штабс-капитана прапорщик Щеголев от расстройства чувств нахлестался вдрызг и теперь, с трудом оторвав от подушки тяжелую, как чугун, голову, попробовал оглядеться.
— Где я?… — парусиновая палатка поплыла перед глазами прапорщика.
— Так что тут, вашбродь, — захлопотал вокруг офицера неизвестно откуда вынырнувший денщик. — На аэродроме…
— К-какой аэродром?… — захлопал глазами прапорщик.
— Так что докладаю, вашбродь, как вы-с вчера были малость выпимшы, то изволили приказать везти вас прямо сюда. Поскольку как вы есть заступивший на боевое дежурство без сроку.
— К-как без сроку?… — вконец обалдел прапорщик. — К-кто п-приказал?
— Никто, вашбродь, — денщик недоуменно вытаращился. — Вы сами изволили… И промеж господ офицеров объясняли, будто решили вы этот… Как его?… А, той… Приз!… Всенепременно достигнуть… Вот.
— Приз?… — в мозгу прапорщика что-то забрезжило.
— Да вы примите, вашбродь, — засуетился денщик. — Примите… Вот, рассольчику… И стопарик… Враз полегчает.
Перед носом прапорщика замаячила большая, граненого стекла, рюмка.
— Отстань… — прапорщика аж воротило от сивушного духа.
— Примите, вашбродь, — не отставал денщик. — Пра слово, полегчает… Господа офицеры завсегда так делают.
Последний аргумент оказался неотразимым, и, зажмурившись, Щеголев опрокинул рюмку. Средство и впрямь оказалось действенным, так что через малое время прапорщик соображал уже весьма здраво.
— Значит, боевое дежурство… На аэродроме…
— Именно так, вашбродь… Именно… — обрадовался денщик. — И «ньюпор» ваш приготовить велели.
— Что, машина готова?
— А как же, вашбродь, всенепременно готова, — денщик заботливо приводил офицера в порядок. — И механик докладать прибегал. Только спали вы…
Конец фразы явно прозвучал упреком. Щегол ев крякнул и, щурясь на ширь аэродрома, выбрался из палатки. Все вокруг было пронизано свежестью раннего утра. В пронзительной синеве неба таяло перистое облачко, за летным полем желтели соломенные крыши ближнего хутора, а на аэродромной линейке, несколько прячась в тени подступающего леса, выстроились тупоносые «ньюпоры», ряд которых замыкал чудом сохранившийся «фарман-милитэр» с элеронами, свисающими, как слоновьи уши.
— Хорошо… — муть похмелья отступила, и Щеголев, довольно передернув плечами, прислушался.
— Летит!… Вашбродь, герман летит! — завопил чей-то голос.
Щеголев закрутился на месте и, сразу узнав характерный силуэт «таубе», закладывавшего вираж где-то над усадьбой Дзендзеевского, рванул на стоянку.