ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Это случилось жарким октябрьским вечером. Наоми как раз исполнилось тогда восемнадцать лет. Освободившись от службы на час раньше и возвратясь в Омори, я неожиданно увидел в саду незнакомого юношу, разговаривавшего с Наоми. Юноша был одних лет с ней, может быть, на год старше. На нем было кимоно с черным рисунком на белом фоне, на голове — шляпа на манер янки, соломенная, с нарядной лентой. В руках он держал стек, слегка ударяя им по кончикам своих гэта. Лицо красноватое, густые брови. Черты лица неплохие, вот только портило его то, что он был угреват, Наоми сидела на корточках, за клумбой. Из-за цинний и канн смутно виднелся только ее профиль и волосы.
— Ну, пока… — сказал он Наоми, заметив меня, снял шляпу и, распрощавшись с ней коротким поклоном, сразу же быстро направился к воротам.
— До свиданья, — ответила Наоми, тоже поднявшись. Проходя мимо меня, он слегка коснулся шляпы рукой и удалился.
Эта сцена показалась мне странной.
— Кто это? — спросил я скорее с легким любопытством, чем с ревностью.
— Это мой приятель, Хамада-сан.
— Когда же ты успела с ним подружиться?
— Давно уже. Он тоже ходит в Исараго учиться петь. Лицо у него некрасивое, все в прыщах, но поет он чудесно, у него прекрасный баритон. Недавно мы вместе пели в квартете, на музыкальном вечере.
Упоминание о прыщеватом лице, вовсе не обязательное, внезапно показалось мне подозрительным, и я взглянул ей прямо в глаза, но она спокойно выдержала мой взгляд.
— Он часто заходит к тебе?
— Нет, сегодня в первый раз. Сказал, что был тут неподалеку, оттого и зашел. Он говорил, что собирается организовать клуб салонных танцев и советует мне тоже обязательно записаться.
По правде сказать, все это мне не очень понравилось, но, слушая Наоми, я убедился, что она не лжет. В самом деле, когда я пришел, они мирно болтали в саду. Эта мысль успокоила меня.
— И ты согласилась?
— Я сказала, что подумаю, но… — И вдруг сладким, как мурлыканье кошечки, голосом, она продолжала: — А разве нельзя? Ну, пожалуйста, разрешите! Дзёдзи-сан тоже запишется в этот клуб, и мы будем заниматься вместе.
— Разве я тоже могу вступить?
— Конечно, каждый может. Преподает русская, знакомая моей учительницы Сугидзаки из Исараго. Она недавно в Японии, денег у нее нет, она очень нуждается, и вот, чтобы помочь ей, решили организовать этот клуб. Чем больше учеников, тем ей выгоднее. Давайте запишемся?
— Ты запишись, а мне научиться танцевать трудновато.
— Глупости! Вы быстро научитесь.
— Но я ничего не понимаю в музыке…
— Когда поступите, быстро поймете, само собой все получится… Дзёдзи-сан, обязательно запишитесь! Даже если я и научусь, все равно одной мне на танцы ходить нельзя. А вместе мы будем с вами изредка ходить на танцевальные вечера… Хорошо? Ведь это же скучно — проводить все время только у себя дома…
Я смутно догадывался, что в последнее время Наоми начинает немного тяготиться однообразием нашей жизни.
В самом деле, прошло уже три года, как мы переехали в наше гнездышко в Омори. Мы затворились в нашем «сказочном домике» и, за исключением летнего отпуска, порвали всякую связь с внешним миром. Мы видели только друг друга, и какие бы ни придумывали «игры», они быстро надоедали. Не удивительно, что Наоми начинала скучать, тем более что ей вообще быстро надоедали всякие развлечения, хотя сперва она увлекалась ими до самозабвения. И карты, и шахматы, и подражание киноактрисам — все это было скоро заброшено. Зато она стала усердно возиться в саду, сажать цветы, сеять семена, но и это длилось недолго.
— Ах, все надоело! Нет ли чего-нибудь интересного? — говорила Наоми, громко зевая, лежа на диване и читая роман.
Я чувствовал, что нужно как-то изменить эту монотонную жизнь вдвоем. И вот как раз в это время представился случай. Что ж, научиться танцевать тоже неплохо… Наоми уже не та, что три года назад, она переменилась со времени нашей поездки в Камакуру. Если она появится теперь нарядная, прекрасно одетая в обществе, то, пожалуй, не уступит другим женщинам. При этой мысли я испытывал невыразимую гордость.
Как я уже говорил вначале, у меня со школьных времен не было близких друзей, и я всегда избегал ненужных знакомств, но я любил общество. Я — провинциал, мне незнакомо искусство, остроумной беседы и удачных комплиментов. Я не любил встречаться с людьми, но в душе я жаждал блестящего общества. Сделав Наоми своей женой, я хотел, чтобы все говорили: «Его жена — модная женщина», — и хвалили ее. Будучи от природы честолюбив, я вовсе не собирался посадить Наоми, как птицу, в клетку.
По словам Наоми, преподавательницу танцев зовут Александра Шлемская и она русская графиня. Муж ее бежал во время революции и пропал без вести. У нее двое детей, но где они сейчас находятся, неизвестно. Оказавшись в Японии, она испытывала нужду и немного оправилась только теперь, после того как начала давать уроки танцев. Учительница музыки Наоми, госпожа Харуэ Сугидзаки организовала клуб, где администратором стал Хамада, студент университета Кэйо.
Танцевальный зал помещался на улице Хидзиридзака, в районе Мита, во втором этаже магазина европейских музыкальных инструментов Есимура. Госпожа Шлемская бывала там два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. Члены клуба могли приходить в удобное для них время от четырех до семи часов вечера и заниматься в течение часа. Месячная плата равнялась двадцати иенам и вносилась в начале каждого месяца. Нам с Наоми нужно было платить сорок иен. Мне показалось это дорого, даже при том, что преподавательница — иностранка. Наоми же считала, что европейские танцы, гак же как и японские, являются роскошью и такая плата вполне нормальна. Конечно, бездарному нужно учиться несколько месяцев, а способный и за месяц научится.
— Жалко эту Шлемскую, надо помочь ей. Она была графиней, а теперь так низко пала… Ну, как же ее не пожалеть? Хамада-сан говорит, что она преподает не только салонные танцы, но и классические. Она отличная преподавательница… — расхваливала Наоми эту женщину, ни разу ее не видев.
Мы записались в клуб. По понедельникам и четвергам Наоми после урока музыки, а я — прямо со службы, отправлялись к шести часам на улицу Хидзиридзака. В первый день Наоми встретила меня в пять часов на станции Тамати, и мы вместе отправились на занятия. В лавке было тесно, она была сплошь заставлена пианино, фисгармониями, граммофонами и другими музыкальными инструментами. Во втором этаже, вероятно, уже начались танцы. Слышалось шарканье ног и звуки граммофона. На лестнице, как сельди в бочке, теснились несколько студентов университета Кэйо. Они таращили глаза на меня и Наоми. Мне это не понравилось.
— Наоми-сан, — громко, дружеским тоном окликнул Наоми один из них, державший под мышкой мандолину, — здравствуй!
— Что же ты, Матян, не танцуешь? — развязно и не по-женски ответила Наоми.[9]
— Не хочу. — Мужчина, которого звали Матян, рассмеялся и положил мандолину на полку. — Танцевать? Ну нет, слуга покорный! Шутка ли, двадцать иен в месяц! Слишком дорого!
— Ничего не поделаешь, надо же научиться.
— Зачем? Все научатся и меня научат. Для танцев такой учебы вполне довольно. Что, здорово я придумал?
— Какой ты хитрый, Матян. Слишком хитрый… А Хама-сан наверху?
— Да. Ступай туда.
Как видно, в этой лавке собирались все студенты, жившие поблизости, и Наоми тоже сюда заглядывала. Продавцы тоже все ее знали.
— Наоми-тян, кто эти студенты? — спросил я, когда мы поднимались по лестнице.
— Они из клуба гитаристов университета Кэйо. Грубоваты, но неплохие люди.
— И все они твои приятели?
— Ну, не то чтоб приятели… Я ведь иногда прихожу сюда за покупками, вот и познакомилась…
— И танцами занимаются, в основном, они?
— Право, не знаю… Да нет, наверное, большинство — люди постарше. Сейчас сами увидим.
Танцевальный зал помещался на втором этаже. В зале несколько человек двигали в такт ногами, приговаривая «раз, два, три». Пол в обеих комнатах был дощатый, поэтому при входе можно было не снимать обуви.[10] Хамада, бегая по залу, сыпал какой-то порошок, наверное для того, чтобы сделать пол более скользким. Жаркий сезон еще не кончился, и в обращенные на запад окна с раздвинутыми бумажными створками ярко светило вечернее солнце. На фоне красноватых лучей стояла женщина в белой шелковой блузке и синей юбке. Несомненно, это и была Шлемская. Судя по тому, что у нее двое детей, ей было не меньше тридцати пяти — тридцати шести лет, но по виду нельзя было дать и тридцати. Лицо у нее было аристократическое, гордое, наверное потому, что в жилах текла холодная голубая кровь. Глядя на ее надменное лицо, элегантный костюм и драгоценные камни, сверкавшие на груди и на пальцах, никак невозможно было поверить, что эта женщина находится в тисках нужды.