Спустя шесть недель после смерти Йоланды, дождливой февральской ночью, Элан находился дома, читая доставленные ему днем документы. Он ждал их и был удивлен, что они не пришли раньше. После смерти Георгия Антиохийского Рожер назначил главой сицилийского флота Филипа из Медии. Филип был отличным претендентом на должность нового Эмира аль-Бахра: честный и умный человек, один из самых талантливых министров Рожера. Элан от всей души одобрил решение Рожера. Не мог Элан и оспаривать желание Филипа иметь своих людей в качестве помощников и высших командиров. На месте Филипа он хотел бы того же. И поэтому в тот дождливый вечер Элан в третий раз перечитывал со смешанными чувствами документ, посылавший его в почетную отставку. Слова письма не были оскорбительными, в них не было никакого намека на то, что он должен отправиться в изгнание. Элан по-прежнему владел всеми своими землями, наградами и титулами, за исключением тех, что относились к его должности в сицилийском флоте. Он больше не был его частью.
«Итак, в возрасте тридцати восьми лет, когда большинство людей находятся на вершине успеха, я утратил свое призвание, – с горечью подумал Элан, зная, что для него богатство и титулы ничего не значат без любимого дела, которое семнадцать лет заполняло каждую минуту. Больше никогда не сядет он с Рожером и другими капитанами, чтобы спланировать стратегию битвы, не будет объяснять младшему офицеру, какие припасы и в каком количестве должны быть в корабельных кладовых. Не будет больше шагать взад и вперед по палубе, разглядывая горизонт в поисках вражеского паруса. Не будет больше звездных ночей на море и сводящих все существо судорогой ужаса сражений. И побед тоже не будет. – Я теперь старик!»
На стене его комнаты было небольшое зеркало. Элан подошел к нему и стал вглядываться в отражение красивого мужчины с загорелым лицом, морщинками вокруг серых глаз и вьющимися темными волосами, которые на висках уже начали серебриться. В его тщательно подстриженных бородке и усах тоже пробивалась седина.
– Старик, – повторил он себе, – у которого есть награды и богатство, но нет настоящего дома.
– Милорд. – Услышав голос своего личного секретаря, Элан отвернулся от зеркала. – Милорд, у дверей стоит женщина, которая настаивает на встрече с вами. Она так плотно закутана, что я не сумел разглядеть, молодая она или старая. Я не могу сказать, говорит ли она правду, утверждая, что является дочерью барона Асколи. С ней нет слуг, так что, возможно, она лжет.
– Я быстро выясню, кто она такая. – Подобрав свиток, Элан заново скрутил его. – Приведите ее ко мне.
Фигура, которую через несколько минут ввел в комнату слуга, была маленькая и с ног до головы закутана в длинный плащ с капюшоном. Сердце Элана дрогнуло: он узнал этот плащ.
– Самира, – сказал он, – почему ты надела плащ своей матери? И, что тревожнее, почему ты явилась в мой дом без сопровождения служанки?
– Потому что не хочу, чтобы кто-либо, кроме вас, знал, где я, – ответила Самира, снимая плащ и отряхивая с него капли дождя, прежде чем положить на скамью. – Особенно не хочу, чтобы отец узнал, что я приходила сюда. Вы должны пообещать мне, что ничего ему не расскажете.
– Думаю, если Пирс узнает, что ты приходила в мой дом одна и так поздно ночью, меня не спасет даже наша дружба. – Элан произнес свою отповедь суровым голосом, стремясь, чтобы она поняла легкомысленность своего поступка.
– У меня очень серьезная причина прийти сюда, – возразила Самира. – Разве вы не предложите мне какого-нибудь вина? – Она подошла к свече, при которой читал Элан. Ее черные волосы, гладкие и блестящие, были заплетены в тугую косу, доходившую до тонкой талии. Кожа цвета густых сливок оттеняла чуть розоватый румянец щек, а серо-зеленые глаза, окаймленные темными ресницами, смотрели проницательно и холодно.
Месяц назад ей исполнилось пятнадцать лет, она была редкой, но еще не расцветшей красавицей. Посмотрев мельком на свиток, брошенный Эланом на маленький столик, она постучала по пергаменту Тонким пальчиком:
– Дадите вина, дядя Элан? Я замерзла.
– Так тебе и надо, раз пришла одна в глубокую ночь. – Но все-таки он налил ей вина в изящный серебряный кубок, и она сделала несколько глотков, словно на самом деле верила, что это ее согреет. – Ну, дитя? Почему ты здесь?
– Я не дитя, – сказала она с достоинством.
– Для меня ты была и есть дитя. И будешь всегда. А теперь, если ты не хочешь, чтобы я положил тебя через колено и отшлепал, объясни, в чем дело. Затем я провожу тебя домой.
– Дядя Элан, – Самира поставила кубок около свитка, – мне нужна ваша помощь.
– Для чего?
– Для моего отца. После смерти мамы он заперся в своей комнате и почти не выходит из нее.
– Я знаю. Он даже меня не захотел видеть. Я пытался его уговорить, но он отказывается. – Элан испытывал чувство вины: надо было действовать настойчивей.
– Отец сидит целый день за письменным столом и смотрит в окно на мамин сад, словно он в полном цвету, – рассказывала Самира. – А ночью поднимается наверх в спальню, но не думаю, чтобы спать. Утром он не выглядит как человек, отдохнувший за ночь.
– Он очень любил твою мать. Возможно, ему нужно много времени, чтобы прийти в себя после ее смерти.
– Вы думаете, я не тоскую по маме? Целыми неделями я плакала и засыпала в слезах. Но потом я начала осознавать: она бы не хотела, чтоб я потеряла вкус к жизни и проводила дни и ночи в печали. Теперь я исполняю ее обязанности по дому. Каждый день хожу в церковь. Езжу верхом, навещаю друзей. Даже когда у меня плохое настроение, я заставляю себя делать все это, потому что так поступала бы мама и потому что с каждым днем преодолевать боль утраты становится легче. Но папа не делает никаких усилий побороть свою грусть, – сокрушалась Самира. – Он больше не похож на моего любящего отца. Он не разговаривает со мной. Я боюсь, что он угаснет, как свеча, так и не смирившись со смертью мамы. Дядя Элан, я не вынесу потери обоих родителей. Не вынесу!
– Лучшее лекарство от любого самого сильного горя – работа, – убежденно сказал Элан, зная это по собственному опыту. – Возможно, если Пирс снова станет помощником Рожера, это его исцелит и разбитое сердце оживет. Я могу поговорить с Рожером и попросить его дать Пирсу сложное задание. Насколько мне известно, в районе Асколи предполагается сражение. Ратное дело должно встряхнуть его.
– Не смейте предлагать подобное Рожеру! Или папе, – ужаснулась Самира. – Если отец примет участие в битве в таком безутешном состоянии, он сознательно пойдет на смерть. Пожалуйста, дядя Элан. Неужели вы не можете ничего придумать, чтобы он освободился от убивающей его печали? Что-то, волнующее его воображение, бросающее вызов судьбе. Отправьте его подальше от Сицилии. Необходимо занять его мысли и найти применение его способностям.
– У тебя и в самом деле разумные и увлекательные замыслы, моя умница. – Рука Элана лежала на свитке Филипа из Медии. – Твоя просьба оказалась своевременной: мне тоже нужно отвлечься.
– У вас есть какая-то спасительная идея? – Самира поглядела на него с такой детской верой, что Элан не удержался от улыбки.
– Есть, – ответил он. – Но прежде чем назвать ее, мне нужно все как следует обдумать. Самира, не будешь ли ты так добра и не пригласишь ли меня завтра поужинать?
– Конечно. – Самира воспрянула духом, в ее глазах засветилась надежда. – Мы всегда вам рады. Не думаю, правда, что папа согласится поужинать. Он даже избегает садиться со мной за стол.
– Он поест после того, как услышит, что я хочу ему сказать, – пообещал Элан.
ГЛАВА 14
– Никогда не думал, Пирс, что ты окажешься трусом. Но так и произошло.
С самым мрачным выражением, какое только он мог придать своему лицу, воинственным шагом, глядя на который его подчиненные со страхом ждали, что будет, Элан вошел в комнату Пирса. В руке он держал свернутый и перевязанный пергаментный свиток. Самира последовала за ним и сначала с надеждой, а потом с тревогой услышала, как Элан разговаривает с ее отцом.