Отец мой очень изменился с тех пор, как не стало матери. Заикнись я ему о своем намерении устроиться на такую, мягко говоря, странную работу в любое другое время, он, как мне кажется, был бы категорически против. Теперь же после минутного раздумья он кивнул в знак согласия. В тот момент я и представить себе не мог, что именно ему будет суждено стать предметом моего первого практического занятия!
Смерть отца была скоропостижной — первый и последний в жизни сердечный приступ убил его в считанные часы. Мой восьмидесятилетний наставник применил все свое красноречие, чтобы отговорить меня от нелепой затеи предать тело отца бальзамированию. При этом он едва ли заметил, каким восторженным блеском загорелись мои глаза, когда мне удалось-таки подбить его на это неправедное дело. Мне не найти слов, чтобы выразить те нечестивые и крамольные мысли, что наполняли мою голову, отдаваясь эхом в бешено бьющемся сердце, когда я хлопотал над неподвижным телом отца. Безграничная любовь была лейтмотивом этих мыслей; любовь куда более сильная, чем та, которую я испытывал к нему при жизни.
Мой отец не был богатым человеком, однако того, что он имел, вполне хватало нам на обеспеченную и независимую жизнь. Являясь его единственным наследником, я оказался в довольно парадоксальной ситуации. С одной стороны, опытом всей своей предыдущей жизни я совершенно не был подготовлен к контакту с современным миром; с другой — мне до тошноты претил провинциальный уклад Фэнхэма с присущей ему старомодностью. К тому же, долголетие здешних жителей перечеркивало тот единственный мотив, которым я руководствовался при заключении договора с гробовщиком.
После того, как были улажены дела с наследством, расторгнуть договор оказалось парой пустяков, и я со спокойной совестью отправился в Байборо — город, расположенный милях в пятидесяти от Фэнхэма. Здесь мой год ученичества сослужил мне хорошую службу; я без труда и на выгодных условиях устроился в «Корпорацию Грешэма» — предприятие, патронировавшее крупнейшие похоронные конторы города. Мне даже удалось выхлопотать у них разрешение на ночлег на территории кладбища, ибо к этому времени быть рядом с покойниками стало для меня насущной необходимостью.
Я приступил к выполнению своих обязанностей с редкостным рвением. Для меня не было мертвеца настолько отвратительного, чтобы он не мог приводить меня в нечестивый экстаз, и вскоре я в совершенстве овладел спецификой своего ремесла. Каждый очередной труп, проходивший по нашему ведомству, означал для меня исполнение сокровенных желаний, сулил мне часы предосудительных наслаждений и вызывал то неистовое буйство крови, благодаря которому моя мрачная миссия превращалась в источник высшего блаженства. Но за всяким чувственным пресыщением следует расплата, и в скором времени я уже с ужасом ожидал наступления тех дней, когда у меня под рукой не будет трупа; в такие дни я призывал непотребных богов самых нижних кругов ада наслать скорую и верную смерть на всех без исключения жителей города.
А потом настали те незабываемые безлунные ночи, когда над землей низко стелились густые облака, и можно было видеть, как закутанная в плащ фигура пробирается, согнувшись в три погибели, по неосвещенным улочкам городских окраин. По той осторожности, с какой кралась эта фигура, прячась за деревьями и поминутно озираясь, можно было догадаться, что она замышляет недоброе. После каждой из таких ночных прогулок первые страницы утренних газет пестрели заголовками, оповещающими падких на сенсации читателей об очередном кошмарном злодеянии; во множестве статей смаковались жуткие, кровавые подробности чудовищных зверств; абзац за абзацем полнились самыми невозможными предположениями и нелепыми подозрениями. Все это лишь утверждало меня в собственной безнаказанности, ибо кто мог хотя бы на минуту заподозрить работника похоронного бюро — учреждения, где смерть, по общему мнению, была повседневным явлением — в том, что он будет искать облегчения от властного зова натуры в преднамеренном убийстве своих ни в чем не повинных сограждан? Каждое из своих преступлений я разрабатывал с маниакальной изворотливостью, варьируя способы и орудия убийства таким образом, чтобы никому даже в голову не пришло, что все они являются делом одной и той же пары обагренных кровью рук. Результатом каждой из таких вылазок был незабываемый, но увы, слишком краткий миг ничем не омраченного блаженства; блаженства, приправленного надеждой на то, что предмет, доставивший его мне, в дальнейшем будет препоручен моим же заботам, но уже на вполне законных основаниях. Порой эта надежда сбывалась, и тогда — о драгоценные и упоительные воспоминания!