XIII.
Вернувшись в обитель с своей куклой, Половецкий целых три дня не показывался из своей комнаты. Брат Павлин приходил по нескольку раз в день, но дверь была заперта, и из-за нея слышались только тяжелые шаги добровольнаго узника. "А все строптивец Ираклий виноват,-- со вздохом думал брат Павлин.-- Следовало бы его на поклоны поставить, чтобы чувствовал"... По вечерам можно было слышать, как Половецкий разговаривал сам с собой, и это особенно пугало брата Павлина, как явный признак того, что с Михал Петровичем творится что-то неладное и даже очень вредное. Так не долго и ума решиться... В первый раз Половецкий вышел из затвора ко всенощной. Брат Ираклий увидел его издали и со свойственным ему малодушием спрятался. -- Что, не бойсь, совестно глазам то? -- укорил его брать Павлин.-- Знает кошка, чье мясо села... -- А твоей скорбной главе какое дело? -- огрызнулся брат Ираклий.-- Вместе идолопоклонству предаетесь... Все знаю и все отлично понимаю. Я еще ему одну штучку устрою, чтобы помнил брата Ираклия... -- Перестань ты, строптивец!.. -- А вот увидишь... -- И откуда в тебе столько злости, Ираклий? Бес тебя мучит... Живет человек в обители тихо, благородно, никому не мешает, а ты лезешь, как осенняя муха. -- Может, я ему же добра желаю? Прошло еще дня два. Раз вечером, когда брат Павлин чинил у себя в избушке сети, Половецкий пришел к нему. Он заметно похудел, глаза светились лихорадочно. -- Не здоровится вам, Михал Петрович? -- Нет, так... вообще... Он сед на лавку и долго наблюдал за работой брата Павлина. Потом поднялся и, молча простившись, ушел. Брату Павлину казалось, что он хотел что-то ему сказать и не мог разговориться. Через полчаса Половецкий вернулся. -- Брат Павлин, вы скоро кончите свою работу? -- Да хоть сейчас, Михайло Петрович... Работа не медведь, в лес не уйдет. -- Так пойдемте ко мне...посидим... Мне скучно... Да... Он посмотрел кругом и спросил тихо; -- Брат Павлин, вам бывает страшно? Вот когда обступит темнота, когда кругом делается мертвая тишина... -- Чего же бояться, Михайло Петрович? -- А так... Сначала тоска, а потом страх... этакое особенное жуткое чувство... У вас здесь хорошо. Простая рабочая обстановка... -- Да вы присядьте, Михайло Петрович. Половецкий сел в уголок к столу и вытянул ноги. По его лицу, как тень, пробегала конвульсия. -- Надо сети выправить,-- говорил брат Павлин.-- А озеро встанет -- будем тони тянуть... Апостольское ремесло рыбку ловить. -- А ведь рыба чувствует, когда ее убивают? -- У ней кровь холодная, Михайло Петрович. Потом она кричать не умеет... Заказано ей это. Через час Половецкий и брат Павлин сидели за кипевшим самоваром. На окне в комнате Половецкаго начали появляться цветы -- астры, бархатцы, флоксы. Он думал, что их приносил брат Павлин, и поблагодарил его за эту любезность. -- Нет, это не я-с, Михайло Петрович,-- сконфуженно признался брат Павлин. -- Значит, Ираклий? -- Больше некому... Он у вас руководствует по цветочной части. Половецкий зашагал по комнате. У него на лице выступили от волнения красныя пятна. -- У него всю зиму цветы цветут, ну, вот он и вам приспособил... Уж такой человек. -- Да, человек... После чая Половецкий достал из своей котомки куклу, с особенным вниманием поправил на ней костюм, привел в порядок льняные волосы и посадил на кровать. -- Нравится она вам? -- спросил он, улыбаясь.-- Она умеет закрывать глазки и говорит "папа" и "мама". -- Красивая кукляшка,-- согласился брат Павлин.-- Тоже и придумают... т. е. на счет разговору. -- Самая простая машинка... Он дернул за ниточку и кукла тоненьким голоском сказала "папа". Брат Павлин смотрел на нее и добродушно улыбался. Половецкий с особенным вниманием наблюдал за каждым его движением. -- Вы ничего не замечаете... особеннаго? -- тихо спросил он. -- Нет, ничего, Михайло Петрович... Так, кукла, как ей полагается быть. Этот ответ заставил Половецкаго поморщиться, и он подозрительно посмотрел на брата Павлина, из вежливости считавшаго нужным улыбаться. -- А вы помните этот случай,-- с трудом заговорил Половецкий, усаживая куклу на кровать.-- Да, случай... Одним словом, когда Ираклий в первый раз вытащил куклу из моей котомки?.. Она валялась вот здесь на полу... -- Как же, помилуйте, даже очень хорошо помнго... -- Отлично... Вы стояли вот здесь у дверей, она лежала вот здесь, и вы не могли ея не видеть... да... Для ясности Половецкий показал оба места. -- Вот-вот,-- согласился брат Павлин, не понимая, в чем дело, и еще больше не понимая, почему так волнуется Михайло Петрович из-за таких сущих пустяков. -- Она лежала с закрытыми глазами,-- продолжал Половецкий.-- Левая рука была откинута... да... -- Вот-вот... Как сейчас вижу, Михайло Петрович. А вы вот об это место стояли... Половецкий взял опять на руки куклу, показал ее брату Павлину и спросил: -- Вы уверены, что это та самая кукла? -- Та самая... Этот ответ не удовлетворил Половецкаго. Он поставил брата Павлина на то место у двери, где он стоял тогда, положил куклу на пол, придав ей тогдашнюю позу, и повторил вопрос. -- Она самая,-- уверял брат Павлин. -- Зачем вы меня обманываете?!. -- Помилуйте... -- Нет, нет!.. Вы заодно с Ираклием... О, все я отлично понимаю!.. Это не моя кукла... -- Что вы, Михайло Петрович, да как это возможно... Конечно, повар Егорушка поступил неправильно, что послушался тогда Ираклия и поволок вашу куклу... А только другой куклы негде в обители добыть, как хотите. -- А в Бобыльске разве нельзя добыть?.. Перестаньте, пожалуйста, я не вчера родился... Вы все против меня. -- Помилуйте... -- И не говорите лучше ничего... Вы не знаете, как я измучился за эти дни... Мне даже больно видеть вас сейчас... -- Я уйдус, Михайло Петрович... Простите, что если что и неладно сказал. А только кукла та самая... Уверенный тон брата Павлина, а главное -- его искренняя простота подействовали на Половецкаго успокаивающим образом. -- Да, да, хорошо,-- говорил он, шагая по комнате,-- да, очень хорошо... Да, конечно, брат Павлин с его голубиной кротостью не мог обманывать... Есть особенные люди, чистые, как ключевая вода. Половецкий даже раскаялся в собственном неверии, когда брат Павлин ушел. Разве такие люди обманывают? И как он мог подозревать этого чистаго человека... Наступала ночь. Половецкий долго шагал по своей комнате. Кукла продолжала оставаться на своем месте, и у Половецкаго явилась уверенность, что она настоящая, та самая, которую он любил и которая его любила -- именно, важно было последнее. Да, она его любила, как это ни казалось бы диким и нелепым со стороны, для чужого человека... Вместе с этим Половецкий испытывал жуткое чувство, а именно, что он не один, не смотря на завешанное окно и запертую дверь. Это его и возмущало, и пугало. Он прислушивался к малейшему шороху и слышал только, как билось его собственное сердце. Ускоренно, повышенным темпом, с нервной задержкой отработавшаго аппарата. "Это бродит Ираклий" -- решил Половецкий. Но он ошибался. Брат Ираклий заперся у себя в кельи и со всеусердием писал какой-то новый донос на обительскую жизнь. За последнее время у Половецкаго все чаще и чаще повторялись тяжелыя безсонныя ночи, и его опять начинала одолевать смертная тоска, от которой он хотел укрыться под обительским кровом. Он еще с вечера знал, что не будет спать. Являлась преждевременная сонливость, неопределенная тяжесть в затылке, конвульсивная зевота. Летом его спасал усиленный физический труд на свежем воздухе, а сейчас наступил период осенних дождей и приходилось сидеть дома. Зимняя рубка дров и рыбная ловля неводом были еще далеко.
XIV.
Дня через три Половецкий слег. Он ни на что не жаловался, а только чувствовал какое-то томящее безсилие. -- Вы, может, простудились, Михайло Петрович? -- пробовал догадаться брат Павлин.-- Хорошо на ночь малинки напиться или липоваго цвету... Очень хорошо помогает, потому как сейчас происходит воспарение. -- Нет, спасибо, ничего мне не нужно... Так, само пройдет помаленьку. Половецкий смотрел на брата Павлина совсем больными глазами и напрасно старался улыбнуться. -- Вот пищи вы не желаете принимать -- это главное,-- соображал брат Павлин вслух.-- Это вот даже который ежели потеряет жар -- очень нехорошо... -- Совершенно верно... -- А ежели принатужиться, Михайло Петрович, и поесть? Можно шинкованной капустки с лучком, солененьких грибков, бруснички... рыбки солененькой... Брат Павлин самым трогательным образом ухаживал за больным и напрасно перебирал все известныя ему средства. Половецкий терпеливо его слушал, отказывался и кончял очень странной просьбой: -- Брат Павлин, мне необходимо переговорить с Ираклием... Позовите его ко мне. Эта просьба удивила брата Павлина до того, что он стоял, раскрыв рот, и ничего не мог сказать. -- Вы можете его предупредить, что я решительно ничего не имею против него,-- обяснял Половецкий.-- Да, он может быть совершенно спокоен... Скажу больше: я с ним просто желаю поговорить по душе. Пусть приходит вечерком, и мы побеседуем. Это неожиданное приглашение не в шутку перепугало трусливаго брата Ираклия. -- Он меня убьет! -- уверял он, дергая шеей.-- Благодарю покорно... Стара шутка. Недавно еще читал в газетах, как вот этак же один господин заманил к себе другого господина и лишил его жизни через удушение. Да вот точно такой же случай... -- Опомнись, Ираклий, как тебе не стыдно!.. -- И даже весьма просто... Шея у меня тонкая, а он вон какой здоровенный. Как схватит прямо за шею... Нет, брат, стара шутка! Это он мне хочет за свою чортову куклу отомстить... А я ему покажу еще не такую куклу. Х-ха... -- Перестань молоть вздор... -- Я?!. А вот увидишь... Брат Ираклий постукал себя по лбу пальцем и, подмигнув, с кривой улыбкой прибавил: -- О, на этом чердаке целый ювелирный магазин... Надо это очень тонко понимать. -- А вот ты и покажи свой-то магазин Михаилу Петровичу... да. А трусость свою оставь. -- Я, по твоему, трус? Ах, ты, капустный червь... Да я... я никого на свете не боюсь! Слышал? Ираклий Катанов никого не боится и даже мог бы быть великим полководцем... О, вы меня совсем не понимаете, потому что я пропадаю в вашей обители, как подкопенная мышь. В доказательство своего величия брат Ираклий схватил со стола бюст Наполеона, выпрямился и, отступив несколько шагов, проговорил: -- Ну, смотри: ведь два родных брата... -- А к Михайлу Петровичу все-таки трусишь идти? -- А вот и пойду, на зло тебе пойду... Михайло Петрорович, Михайло Петрович... Не велико кушанье. -- И все-таки не сходишь: душа у тебя, Ираклий, короткая. Брат Ираклий презрительно фыркнул и даже покраснел. Поставив бюст Наполеона написьменный стол, он проговорил уже другим тоном: -- Вот что, Павлин... да... Я пойду... да... а ты постоишь в корридоре... В случае, ежели он бросится меня душить, ты бросишься в дверь... -- Непременно... -- Ну, и отлично... Я закричу тебе, а ты стрелой и бросайся... Как все очень нервные люди, брат Ираклий поступил совершенно неожиданно, неожиданно даже для самого себя. Он пришел к Половецкому поздно вечером, на огонек. -- Вы меня желали видеть? -- с затаенной дерзостью спросил он, останавливаясь у двери. -- Ах, да... Садитесь, пожалуйста, к столу. Встать я не могу, в чем и извиняюсь... -- Так-с... гм... Брат Ираклий подозрительно посмотрел на любезнаго хозяина, а потом на глаз смерял разстояние от стола до двери, мысленно высчитывая, может-ли он убежать, если притворяющийся больным гостеприимный хозяин вскочит с постели и бросится его душить. Но Половецкий продолжал лежать на своей кровати, не проявляя никаких кровожадных намерений. -- Может быть, вы хотите чего, брат Ираклий? -- Нет, благодарю вас... -- Ведь вы любите варенье, и я угощу вас поленикой. Мне недавно привезли из города. -- Я уважаю сладкое, но во благовремении... Небольшая дешевенькая лампочка освещала только часть лица Половецкаго, и он казался брату Ираклию каким-то циклопом. -- Да, так я желал вас видеть,-- заговорил Половецкий, облокачиваясь на подушке.-- Предупреждаю, что я совсем не сержусь на вас, и вы спокойно можете забыть о последнем эпизоде с куклой... да. Брат Ираклий сделал нетерпеливое движение и тревожно посмотрел на дверь. -- Меня удивляет только одно, что моя кукла так вас интересует,-- продолжал Половецкий.-- И мне хотелось бы кое-что вам обяснить... -- Я приковываю мое ухо на гвоздь внимания, как выразился один философ... Половецкий сделал паузу, подбирая выскальзывавшия из головы слова. -- История моей куклы очень недлинная,-- заговорил он, сдерживая невольный вздох.-- Я даже не могу припомнить, как она попала ко мне в дом, как множество других совершенно ненужных вещей... Кстати, у меня есть в Петербурге собственный дом особняк, т. е. два этажа, набитые совершенно ненужными вещами, т. е. вещами, без которых совершенно легко обойтись и без которых, как вы видите, я обхожусь сейчас совершенно свободно. Есть дурныя привычки богатых людей, которых они не замечают... У меня было, например, двенадцать или пятнадцать шуб... Ведь я не мог же ходить зараз в двух?.. В Москве у меня тоже был дом,-- продолжал Половецкий, переменяя положение.-- Т. е. не мой дом, а дом моей жены. И мне было приятно думать,что у меня два дома.. -- И кроме того именья? -- И именья в трех губерниях. Тоже было приятно думать, что где хочу -- там и живу. Даже думал о старости, которую мечтал кончить добрым, старым помещиком в какой-нибудь почетной общественной должности... -- Мысль весьма невредная, г. Половецкий. Я ведь давно знаю вашу фамилию, извините... -- Да, так было все, брат Ираклий... Прибавьте к этому молодость, круг веселых товарищей по полку, безконечныя удовольствия... Жизнь катилась совершенно незаметно, как у всех богатых людей. Моя жена очень красивая женщина, как она мне казалась до женитьбы и как уверяли потом другие мужчины, но дома красивой женщины нет, потому что и красота приедается. Но мы сохранили дружеския чувства... Это много значит. Брат Ираклий превратился весь во внимание. Он в первый раз видел пред собой на таком близком разстоянии настоящаго богатаго человека. Все богачи представлялись в его воображении какими-то полумифическими существами. -- Я сказал, что мы с женой жили друзьями,-- продолжал Половецкий. -- На нашем языке это значит, что мы жили каждый своей отдельной жизнью. У меня был свой круг знакомства, у нея -- свой... Мы с ней встречались, главным образом, за столом, а потом разыгрывали перед добрыми знакомыми комедию счастливой парочки. Нам завидовали, нас ставили в пример другим, и никто не знал, как мы живем в действительности. Одним словом, все шло хорошо, как понимается это слово в нашем кругу. И вдруг у нас является ребенок... девочка... При ея появлении я получил анонимное письмо, что настоящий отец не я. Последовала длинная пауза. Брат Ираклий задергал шеей, точно это анонимное письмо писал он. Половецкий лежал, запрокинув голову на подушку и закрыв глаза. -- Да, это было тяжело...-- глухо заговорил он. -- Это в сущности была первая серьезная неприятность в моей жизни. И я выдержал характер -- в нашем кругу это считается величайшим достоинством -- т. е. я ничего не сказал жене и не подал ни малейшаго повода к сомнению. Раньше мы были счастливой парочкой, а тут начали разыгрывать второй акт комедии -- счастливых родителей... -- Михайло Петрович, почему вы мне все это разсказываете? -- неожиданно спросил брат Ираклий. -- Я ведь для вас совершенно посторонний человек, и мне даже как-то неловко слушать... Половецкий улыбнулся больной улыбкой и перекатил голову на подушке. -- Почему? -- повторил он вопрос брата Ираклия.-- Я и сам хорошенько не знаю, но мне хочется выговориться... Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что вы один меня поймете -- я веду свой разсказ к кукле. Введение немного странное и нелепое, но необходимое... Я, наконец, хочу, чтобы вы поняли мое сумасшествие. Ведь в ваших глазах я сумасшедший, маньяк... -- Не все-ли вам равно, что я думаю? -- Но вы существуете для меня не лично, как такой-то имярек, а так сказать собирательно... Можете, впрочем, не слушать, если вам скучно. -- Нет, отчего-же...