Моё короткое имя на ее губах звучало как дуновение ветра. Я дрогнул: вновь обернулся к девушке.
– Ты уверена, что делаешь это не из сочувствия или жалости? Если тобой руководит твоя профессия – то лучше не надо…
Полина выслушала меня молча, не пытаясь остановить, возразить. Потом потянулась, приложила к моим губам указательный пальчик, приказывая замолчать.
– Поцелуй меня, – приблизила свое лицо к моему, обдала дыханием с запахом все тех же персиков и малины.
Все мысли, сомнения, метания и прочие терзания тут же вылетели из моей головы. Пульс прибоем загрохотал в ушах. Мир вокруг рассыпался пикселями, затянулся мглой, единственной светлой точкой в которой оставалось лицо ученицы. Я потянулся к нему – несмело, но неотвратимо. Прикоснулся к приоткрытому ротику своими подрагивающими губами. Замер на миг, впитывая ощущения тепла и мягкости, в которые хотелось погрузиться и одновременно хотелось впитать их в себя – полностью, без остатка.
Сам не заметил, как застонал от болезненно-острого желания, схватил девчонку за затылок, углубил поцелуй, втянул и прикусил легонечко нижнюю губу девчонки. Она ответила коротким всхлипом и еще больше подалась навстречу, положила одну ладонь мне на грудь, другую – на шею, и этим окончательно свела меня с ума, смела одним легким движением жалкие остатки моего здравомыслия. Я погрузился в восхитительные и давно забытые ощущения, как погружаются дайверы в морскую пучину – целиком, до самого дна. И мне совсем не хотелось выныривать.
Не представляю, как я не задушил Полину и не задохнулся сам в этом водовороте страсти. Не знаю, хватило ли бы мне остатков выдержки и самоконтроля, чтобы не затянуть девушку к себе на колени и не распустить руки. В реальность меня вернула боль. Проклятая боль в проклятой искалеченной ноге.
Неудобная поза, неудачное движение – и мышцы бедра начал скручивать спазм. Я оторвался от Полины, судорожно втянул в себя воздух, краем уха слыша, как пытается отдышаться моя ученица. Заставил себя заговорить – спокойно, ласково, словно в глазах не мутилось от спазма:
– Значит, в воскресенье? Тогда я заеду за тобой в шесть вечера. А теперь – иди.
Лисицына пару мгновений смотрела на меня – вопросительно, непонимающе.
– Иди, Полина, – повторил я настойчиво.
– Хорошо. Иду. До встречи, Саша. – Она взяла с приборной панели свою сумочку и выскользнула из салона автомобиля.
Я, почти не дыша, дождался хлопка закрывающейся дверцы, и лишь тогда позволил себе выдохнуть сквозь сжатые зубы. Обеими руками подхватил скованное, окаменевшее бедро, поднял непослушную ногу, уложил ее на освободившееся сиденье и принялся растирать мышцы.
«Что ты будешь делать, Казанцев, – спросил себя, – если вот такое же случится, когда Полина вдруг окажется под тобой? Рухнешь ей на грудь и начнешь извиваться и корчиться, словно грешник на адской сковородке? Куда ты лезешь, хромой калека? Хочешь сломать девчонке жизнь? Сделать ее своей сиделкой?»
Нет. Я, чертов эгоист, не имею права на ее любовь.
В воскресенье скажу ей, что мы не должны встречаться. Это будет наше первое и последнее свидание. Так будет правильно и честно. Я отпущу ее сейчас, пока не поздно, пока мы не увязли и не запутались в этом оба. И если потом я сдохну от тоски – туда мне и дорога.
Ворочая в голове эти тяжелые, словно булыжники, мысли, я кое-как справился с судорогой в ноге, завел «Вранглер» и покатил в свою холостяцкую берлогу – на новую встречу с очередной мучительной ночью, которая, как всегда, превратит меня в деревянного буратину с негнущимися конечностями.
23. Казанцев
Суббота началась и до вечера протекала без происшествий, если не считать происшествием то, что каждый миг, когда мое внимание не было занято делом, я вспоминал вчерашние поцелуи в машине у подъезда и лишний раз убеждался: я хочу Лисицыну до ломоты в костях, и, несмотря на влюбленность, почти ненавижу ее за это.
За последнее время мы с Полиной отработали торможение на сухом асфальте, на мокром асфальте, на грунтовке и на бездорожье и начали заниматься на специальной маневровой площадке с внезапно появляющимися препятствиями движению. Девчонка справлялась хорошо. Не хуже, чем парни, впервые севшие за руль.
И каждый раз, добиваясь очередного результата, смотрела на меня, как на волшебника, то ли избавившего ее от наложенного кем-то заклятия, то ли одарившего особыми способностями.
Вот эти взгляды, полные благодарности, восторга и тепла – они были хуже всего. Потому что невозможно было смотреть на сияющие радостью глаза, приоткрытые в улыбке манящие губы, с которых срывалось учащенное дыхание – и не мечтать о том, чтобы припасть к этим губам. Зацеловать их до неровных припухлостей. Узнать, как в первый раз, каковы они на вкус…