Телефон опять зазвонил. Но он оставался на балконе, пока звонки не прекратились.
Время от времени отпивал несколько глотков из стакана.
Опять телефонные звонки!
«А, все равно!..» — подумал он, снимая трубку.
И сразу услышал ее прерывистый голос:
— Не кладите трубку! Я хотела извиниться перед вами…
— Это мы уже проходили. — Он выпил.
— Нет, нет, нет! Не то!.. — Она даже не пыталась скрыть, до чего взволнована. — Такого я себе никогда не позволяла… Клянусь вам… мне так стыдно… мне ужасно стыдно…
— Забудем об этом! — сказал он и подумал: «Это мы тоже уже проходили».
Ему захотелось выпить, но он заметил, что стакан пуст. Он подошел к столику на балконе и налил в стакан виски, бросил кубики льда и подлил воды. Все это он проделал одной рукой, потому что в другой у него была трубка телефона.
— Да, да, я, наверное, спятила. Но не окончательно, уверяю вас. Это у меня пройдет…
— Будем надеяться. — Он опять выпил.
— Вы мне верите?
— Конечно, — сказал он. — Каждому вашему слову.
— Благодарю вас! Значит, завтра в десять утра я за вами заезжаю?
— Нет.
— Нет? — Ее голос задрожал, потом он услышал, что она плачет. — Но ведь мы договорились.
— Этот договор потерял силу.
— Мы с вами… пожалуйста! В десять!
«Хватит, я сыт по горло, — подумал он. — Да и стакан опять пуст».
— Клод? — сказал он.
— Да, Филипп?
— Я не желаю вас больше видеть. Идите к черту!
Часть II
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Стул из светлого дерева был не меньше двенадцати метров высотой. Ножки у него по крайней мере метров в шесть. Но их всего три. Четвертую оторвало, остался один обрубок… Стул стоял посреди пустого поля, рядом с Площадью Наций, в самом центре комплекса ООН, высоко над городом.
Филипп Сорель смотрел на этот стул, как Гулливер, попавший на остров великанов. Клод Фалькон стояла рядом. Свою белую «лагуну» она оставила в самом конце авеню де ла Пэ прямо под знаком «парковка запрещена».
Вот, значит, он какой, «Безногий стул». Сорель был не в силах оторвать от него взгляд. На черной каменной доске на трех языках говорилось о «многочисленных ежедневных человеческих жертвах, вызванных противопехотными минами» и требовании «запрета противопехотных мин большинством государств».
Самолет, взлетевший с аэродрома Куантрен, пролетел совсем низко над «Безногим стулом» и над головами людей, стоявших посреди пустого поля.
Сорель по-прежнему смотрел на трехногий стул.
— Собственно говоря, я собиралась вам показать, где вход во Дворец Наций, — сказала Клод Фалькон. — О «Безногом стуле» я и не подумала.
— Я должен был его увидеть, — сказал он.
Пройдя по голому полю, они вернулись к машине. Здесь, наверху, воздух был прозрачным и холодным, веял легкий ветерок. Клод оделась в белый льняной брючный костюм и синюю рубашку, наглухо застегнутую под горлом. На ногах — мокасины из мягкой белой кожи. На лице почти нет макияжа.
В десять утра она подъехала на своем стареньком «рено» к отелю «Бо Риваж». Он уже поджидал ее и, не говоря ни слова, сел рядом с ней на переднее сиденье. Оба молчали, пока она, притормозив на площадке для парковки перед главным входом в отель, не повернулась к нему:
— Под конец нашего вчерашнего телефонного разговора мы назвали друг друга по имени: я вас Филиппом, вы меня — Клод, я вас — с мольбой, вы меня — со зла. Вы, теперь это для меня совершенно ясно, исполнены чувства вины и отчаяния, а я, как вы тоже себе успели уяснить, совершенно не в себе, слегка свихнулась и, как и вы, близка к отчаянию. Я правильно говорю, месье Сорель?
— Точнее не скажешь, мадам Фалькон.
— Хорошо, тогда я сделаю вам одно предложение. Вернее, целых два!
— А именно? — Теперь и он посмотрел на нее.
— Во-первых, давайте с этого момента называть друг друга так, как назвали сегодня ночью: Филипп и Клод. Согласны?
— Согласен, — сказал он.
— Второе предложение: «Человек, рожденный женщиной, живет недолгое время и живет в тревоге, он расцветает, как цветок, а потом опадает, он бежит, как тень, не в силах остановиться»… — примерно так сказано в Книге Иова, я на память цитирую из Библии. В любой момент для каждого из нас все может быть кончено…
— Да, — он посмотрел в ее большие черные глаза. — Вы правы. И вы очень умны, Клод.
— Идиотка я, — сказала она. — Но то, что в данном случае я права, я знаю. Для этого у меня подходящая специальность. Каждый день — этот огромная часть жизни. Разве не приходится иногда ждать долгие-предолгие годы, чтобы хоть один день прожить в мире, покое, не зная страха, чувства вины и отчаяния?