На следующий день Валентина Витальевна разбирала старые вещи, сложенные в большую пыльную коробку, которую обоссал сумасшедший Савва. Среди всего этого барахла она нашла поношенный лапсердак – именно это странное слово вдруг возникло у неё в голове. Лапсердак был грязно-белого цвета, с большими золотыми пуговицами. Эта вещь никогда не принадлежала ей раньше, но Валентина Витальевна сразу его узнала. Эта вещь была из её недавнего сна.
Сон был связан с Львом Георгиевичем. В этом сне было удивительно странное здание, похожее на белый рояль с облупившейся позолотой – такая устаревшая роскошь. И вот там, на ветхом чердаке этого удивительного не то клуба, не то заброшенного кинотеатра Валентина Витальевна нашла несколько странных вещей, оставленных её мужем. Но важно было не это – важно было то, что все эти вещи были оставлены им уже после его смерти. И были это уже не просто вещи, а улики. И все улики указывали на один непреложный вопиющий факт. Вспоминая свой сон, Валентина Витальевна крутила в руках мешковатый лапсердак, пахнущий испражнениями её кота, и вдруг поняла со всей ясностью, что её муж не умер. Вернее сказать, не умер в том смысле, в котором привыкли думать все, да и сама Валентина Витальевна.
Валентина Витальевна сидела за столом, застеленным выцветшей, изрезанной клеёнкой, бледная, опухшая, в мятой и засаленной ночной рубашке. С недавнего времени она совсем перестала мыться, одеваться и расчёсывать волосы. За окнами густо шёл снег. В руках она держала листок, вырванный из школьной тетрадки и, шевеля губами, перечитывала написанное: «…и почему, с какого такого перепуга мне взбрело в голову, что ты был должен любить меня, если я ничем тебя не лучше?» Валентина Витальевна жирно зачеркнула «ничем тебя не лучше» и написала сверху зачёркнутого: «Если я сама никогда тебя не любила». Потом скомкала листок и бросила под стол, где валялись остальные смятые бумажные комочки. «Всё-таки это очень глупая затея с письмом», - подумала Валентина Витальевна. Виной всему был тот неприятный сон. Да если честно, то Валентина Витальевна и не сразу-то и поняла, что это сон. Последнее время у неё со снами и явью началась какая-то путаница.
Вот, к примеру, проснётся Валентина Витальевна как-то ночью по нужде, пойдёт в туалет, потом зайдёт на кухню, не включая света, нальёт молока в блюдце вечно голодному Савве. Савва тут же у её ног трётся и урчит. Смотрит в окно Валентина Витальевна, а за окнами начинается апокалипсис или, проще сказать, конец света. Видит Валентина Витальевна: небо куда-то пропало, а вместо него чёрная дыра. И такая огромная эта дыра, что видно сквозь неё всё, аж до самого космоса; и засасывает эта дыра всё в себя, крутит, как гигантская синяя воронка. Дома все вокруг лопаются, как мыльные пузыри, деревья с корнями выкручиваются. А на кухне Валентины Витальевны тихо: даже слышно, как вода из туалетного бочка стекает да Савва урчит. Смотрит Валентина Витальевна на Савву, а это уже никакой и не Савва, а её Вероника, маленькая сморщенная, будто только родилась, вот только мордочка у неё кошачья и хвост. И тут Вероника Витальевна снова просыпается в своей постели. И всё заново: идёт в туалет, потом на кухню… и всё точь-в-точь как во сне, только без апокалипсиса и новорождённой дочки.
Вот и тот неприятный сон начался, как и не сон вовсе. Валентина Витальевна с покойной Аллочкой Аслановной пили чай в столовой. Аллочка принесла торт «Прага» и всё смотрела на Валю, как та ест. И ласково так смотрела. Валентина Витальевна хотела отрезать кусочек и Алле Аслановне, но та сказала, что ей уже не надо. Валентина Витальевна крайне удивилась: Аллочка при жизни очень любила сладкое, всегда была полненькая и круглая, как пончик. За чаем говорили о Льве Георгиевиче, и Алла очень его жалела. Но Валентина Витальевна была непреклонна. «Но это же, не дело!» – говорила Валентина Витальевна, – «Надо ему непременно сказать. А то умер человек, а до сих пор и не знает, что он умер. Это как-то и не по-людски вовсе». А Алочка Аслановна вздыхала и просила пока подождать – очень уж ей его было жаль. А потом пришёл Лев Георгиевич, довольный такой, и всё порывался Валентине Витальевне руки целовать, а Валентине Витальевне так было стыдно перед Аллой Аслановной, так неудобно за мужа.
А потом они вместе с Лёвой Аллочку пошли провожать. Когда они на улицу вышли, уже стемнело совсем. Валентина Витальевна обернулась, а Аллы Аслановны нигде и нет. А Лев Георгиевич чуть впереди по дороге идёт. И бодро так шагает, помолодел даже. И никак ей за ним не угнаться. Валентина Витальевна кричит ему вслед: «Лёва! Лёва, погоди, мне тебе сказать что-то надо!» Лев Георгиевич оборачивается к ней, улыбается. А тут ветер подул, сильный такой, не пойми откуда взялся, вот только совсем тихо было. Валентина Витальевна кричит Льву Георгиевичу, заглушая порывы ветра: «Лёва, ты умер! Слышишь ты меня? Умер, говорю!» Лев Георгиевич испугался жутко, даже в лице изменился (никогда Валентина Витальевна такого ужаса в его глазах не видала), отвернулся и побежал от неё, а Валентина Витальевна за ним. А ветер дует всё сильней и сдувает Льва Георгиевича прямо на глазах Валентины Витальевны, точно он весь из песка. Так и сдуло его, как пыль, будто кот языком слизал. И вот стоит Валентина Витальевна на пустой дороге – и так тихо, будто и не было Льва Георгиевича.