То, что так беспомощно хочет выразить Галимберти, можно сказать иными словами. Суть заключается в том, что процесс «индивидуализации» дает человеку не только хорошее. Индивидуализация, конечно, прекрасна, так как благодаря ей мы сегодня наслаждаемся беспримерной свободой. Ни одно из прежних поколений не имело столько времени для занятий любимыми делами. Естественно, индивидуализация чревата опасностью проявлений эгоизма, себялюбия, грозит одиночеством и асоциальным поведением. Нет поэтому ничего удивительного в том, что многие социологи видят в индивидуализации сегодняшнего благополучного человека не только благоприятный шанс, но и риск для любовных отношений. То есть браки заключаются с целью самореализации, и с целью самореализации они расторгаются. Индивидуализация — их важнейший мотив и одновременно их самый опасный подводный камень. Человек ищет другого человека, чтобы быть самим собой, и расстается с этим же человеком, чтобы самим собой остаться. Этот диагноз нельзя не признать хотя бы отчасти верным. Но он и в самом деле верен лишь отчасти. Игра в ожидания и в ожидания ожиданий в современном мире очень сложна. Она станет более понятной, если мы соединим понятие индивидуализации с другим понятием: «обратная связь».
Обратная связь
Социологический тезис о безусловной индивидуализации рассматривает нашу жизнь как обусловленную двумя факторами: приобретением свободы и утратой ориентиров. Оказались оспоренными ценности, впитанные нами или нашими родителями. Религиозная вера потеряла свое значение, как и политическое мировоззрение. Как гражданин Европы или даже мира, человек везде чувствует себя отчасти дома, но нигде вполне. Мы выбираем не между идеологиями, а между производственными системами. Мы вынуждены этим жить, несмотря на то, что апостолы морали говорят об утрате ценностей — консервативных и левых. Вероятно, мы время от времени успокаиваем себя тем, что мы лучше, чем наша молодежь. Мы иногда бываем даже дисциплинированными. Мы — по крайней мере теоретически — принимаем на себя ответственность за мир и справедливость в мире.
При этом мы не чувствуем внутри никакой уверенности. Может быть, мы и не отчуждены от жизни, но довольно часто ощущаем себя беспомощными. Мы не знаем, что должны делать — за себя и за других. То же самое касается и наших любовных отношений: «То, что есть, нет, должно быть или могло быть семьей, браком, родительским долгом, сексуальностью, эротикой, любовью, не может больше выступать предпосылкой, обсуждаться, связно объясняться. Все это отныне может только варьироваться по содержанию, обособленности, нормам, морали, возможностям. Мало того, все это неодинаково у разных индивидов и в разных отношениях. Все это приходится разгадывать, со всем этим приходится как-то обращаться, это приходится отрицать и обосновывать в бесчисленном сплетении “как”, “что”, “почему” и “почему нет”» (104), — пишет социолог Ульрих Бек.
Если неправда, что мы сегодня ищем смысл жизни только в любви, то все равно очень трудно вообще его отыскать. И если бы индивидуализация была единственным, что нами сегодня движет, то отыскать смысл жизни было бы попросту невозможно. Оппонент Бека, скончавшийся в 2007 году франкфуртский социолог Карл-Отто Хондрих, с помощью ловкого приема отверг идею Бека о радикальной индивидуализации. По мнению Хондриха, нами сегодня движет индивидуализм — это само собой разумеется. Одновременно мы ищем и чего-то противоположного, ищем то, что указывало бы индивидуализму его рамки и границы. За неимением особого термина Хондрих именует это явление «обратной связью».