В этом высказывании прочитывается недвусмысленная идея: «Ты — ничто, твои гены — все!» Далее Доукинс довольно воинственно заявляет: «Машины выживания появились как пассивные сосуды генов, являющиеся не чем иным, как стенами, ограждающими гены от химического нападения соперников…» (20).
Более 20 лет теория Доукинса о войне генов была у всех на устах. Многие биологи лишь саркастически ухмылялись по поводу радикализма и воинственных гимнов Оксфордского доцента, но идея о том, что эволюция — это поле боя войны генов, завоевала множество умов. Вслед за книгами Доукинса появилась масса литературы, в которой человека провозглашали этакой генетической бестией. В этом хоре упоенных видимой научностью и основательностью нового взгляда голосов никто не слышал вполне разумных возражений. Еще бы, наконец-то появилась возможность по-новому понять и объяснить природу человека и его культуры.
Сегодня можно только удивляться такому всеобщему воодушевлению, ибо невозможно не заметить множества слабостей теории «эгоистического гена». Она имеет весьма мало общего с реальной жизнью и сосуществованием людей и животных. Удивительно, но эта теория считает вполне допустимым то, что никак не согласуется с практикой. Если Доукинс прав, то в долгосрочной перспективе вживотном царстве и у людей должны были сохраниться только лучшие гены. Но кактогда могло случиться, что на Земле снова и снова появляются живые существа — и это очевидный факт, — которые не используют свои возможности и способности к размножению? Не дают ли мои гены осечку, если я не стремлюсь оплодотворить всех привлекательных самок, или если, наоборот, самка не стремится родить как можно больше детенышей? Добровольный отказ от спаривания и размножения наблюдается не только у человека, я уже молчу о гомосексуализме животных и человека.
Бьет мимо цели и идея Гамильтона об общей готовности с ее математическими формулами и теоретическими выкладками. Теория эта есть порождение ума одного биолога, работавшего в экономическом университете. Забота о сородичах характерна лишь для очень немногих животных видов. Червям, жукам, мокрицам, карпам, веретеницам и квакшам неведомы родственные чувства, да и о потомстве они не заботятся. Формула, согласно которой отношение пользы к затратам должно быть больше единицы, деленной на степень родства, чужда их сознанию, да и подсознанию тоже. Ради своего ближнего эти твари не пошевелят и пальцем. Гены в данном случае либо спят, либо молчат. Родственники им совершенно безразличны. Кукушата выпихивают из гнезд своих братишек и сестренок, чтобы получить больше корма, самцы крокодилов поедают своих детенышей, так как не видят в них своих сородичей, и т. д. Родственные отношения в том виде, в каком мы наблюдаем их среди слонов или человекообразных обезьян, являются скорее исключением, чем правилом. Это в полной мере относится и к людям, и к человекообразным обезьянам: как правило, нет никакой обязательной близости и любви между родственниками. Да, верно, ближе всех нам наши родные братья и сестры, но не так уж мало число таких братьев и сестер, которые перестают общаться друг с другом, став взрослыми. Что это — поломка генов? И как тогда быть с ситуацией, когда друзья оказываются нам ближе, чем самые близкие кровные родственники? Какой генетический смысл в том, что я, скажем, забочусь о ребенке моей близкой подруги? Почему я любовно ухаживаю за пасынком или падчерицей, вместо того чтобы бросаться на всех встречных плодовитых женщин?
Перелом наступил в 1990-е годы, как раз в то время, когда эволюционная психология, вдохновленная идеями Гамильтона и Доукинса, находилась в зените славы. Многие биологи, недовольные таким положением дел, усиленно искали новых объяснений. Ученым было ясно, что сложный процесс эволюции невозможно объяснить только генами, ибо они отнюдь не обладают теми волшебными свойствами, каковые им приписывались. Гены не являются ни чертежом, ни планом построения организма, а всего лишь интересным ресурсом его нормального развития.