Беатриче повернула кран. Из душа полилась теплая вода.
— Милая, ты скоро?.. Любимая!
— А?
— Ты скоро?
— Я только забралась!
В полированном кране широкими, коверкающими реальность мазками отражалась улыбка Беатриче. «Все, — думала она, подставляясь под воду, — сегодня. Сегодня все свершится». Она приподняла одно плечико, затем другое, чуть развернула шею. Принять душ для нее значило гораздо больше, чем просто очистить тело. Она ведь и так была чистая: уличная грязь, сор московских улиц отскакивали от кожи Беатриче, как ускользали от ее внимания похабные взгляды прохожих; она была уверена, что никто ею не интересуется, и даже немного комплексовала, не замечая все то, что ревностно подмечал Ваня.
Принять душ значило провести ритуал. Шампунь и гель, кондиционер и крем для рук были реликвиями. Их нужно было использовать в четкой последовательности, брать ровно столько, сколько требовалось (ни граммом меньше или больше!), и наносить на тело с той аккуратной нежностью, с той бережностью, которую совсем скоро следовало проявить Ване.
Беатриче закрыла глаза. «Еще совсем чуть-чуть, и он коснется меня здесь, — она опустила ладонь на изогнувшийся позвоночник, — и здесь», — скользнула на невесомую попу…
— Милая! А ты знаешь, что такое новокаин?
Беатриче отдернула руку.
— Анестетик, котик! Очень действенный. Но на него можно подсесть, и он галлюцинации иногда вызывает. А что?
— Нет, в книжке просто. Подсесть?.. Ты скоро?
Беатриче взяла одну из приготовленных заранее баночек и вылила содержимое на ладонь. «Он надел водолазку!» — мелькнула мысль и тут же сменилась другой, о том, что прячется под Ваниной одеждой. Она уже многое видела, еще о большем знала из школьной биологии, фильмов (приличных фильмов! неприличных Беатриче не смотрела), разговоров подружек. Но увидеть вживую! Конечно, Ваня был перед ней без рубашки, но, например, первый раз не считался, ибо вышло все случайно; просто снимал свитер и нечаянно захватил футболку. «А может, специально?» — подумала Беатриче о том, о чем уже много раз думала. Она провела пальцами по бедру. Тело вздрогнуло, как под электрическим разрядом. Провела чуть выше, мимо того, о чем писать нельзя, к родинке у ребра.
Ванины бедра в обтягивающих джинсах, его большие руки с проводами нервов.
Пальцы дотянулись до груди, Беатриче сжала ее.
— Милая, я уже не могу!
Беатриче тоже уже не могла. Вода отбивала дробь по кафелю. Тело ее, вне собственной воли Беатриче, закачалось. Испанские ритмы в голове, колониальный зной, экзотические фрукты. Голова мотнулась в такт, рука змейкой спустилась туда.
А Ваня сидел в соседней комнате, готовый. Он надел водолазку, специально для нее, и волосы его пахли «Бейлисом». Он надел джинсы, которые надевал всегда, а под джинсы надел белье.
Беатриче тяжело вздохнула. Развернула пяточки. Ступни. За ступнями колени. Березка поддавалась Афродите — а Беатриче, качаясь всем телом, слушая музыку, которую никто кроме нее не слышал, танцевала.
— Блядь!
Она ухватилась за шторку. Ступни скользнули, будто на канате. Теперь Беатриче заводило все. Мерный ритм капель, ламповый свет, мерцающий, как солнечный, стеклянная стенка, в которой размыто отражалась Беатриче.
— Ванечка, — шепотом произнесла она, сжимая грудь. — Ваня!
Дверь в ванную дернулась раз, два — и поддалась. На пороге с ножом в руках стоял Ваня — ослепительно прекрасный и бесстыже голый.
— Ванечка!
— Я здесь, милая!
Он поднял нож над головой.
— Зачем тебе это? — Беатриче задыхалась. — Как ты тут оказался?
— Дверь открывал, — смутился поэт, не зная, что прикрыть первым: холодное оружие или другое. — Я тебя хочу!
Одним резким движением поэт раскрыл влажную шторку.
Блеск красоты может ослепить неподготовленного. Так, глядя впервые на «Менины», мы ищем и не находим, где остановиться взгляду. Везде, в каждой детали — в красном кувшине на золотом подносе, в несоразмерных фрейлинам шутах — нас слепит элегантность идеала. Так ослепила Ваню Беатриче. Он знал, конечно, что она будет без одежды, догадывался о тающих на теле каплях, но все равно оказался не готов к тому, что его ждало. Еще сидя за книгой и потом — раздеваясь, складывая одежду одинаковыми треугольниками на покрывале, — он представлял, как входит в ванную к любимой. Бредя на кухню за ножом, чтобы вскрыть замок, он мысленно прижимался к телу возлюбленной, обнимал ее хрупкие плечи. Но все это — стихи, воображение и мысли — развеялось как прах, стоило ему увидеть Беатриче обнаженной.