— Милый, здесь скользко!
— Aut vincere, aut mori.
Ваня унял дрожь в коленях и твердо ступил на скользкую поверхность душевой.
Нога его проехала до бортика. Руки, хватаясь за воздух, заехали Беатриче по лицу. Стеклянная стенка опрокинула через себя спину поэта.
Он не почувствовал боли. В тот момент, когда его затылок стукнулся о кафель, Ваня почувствовал лишь холод. Кровь вязким бургундским полукругом разлилась вокруг. Капли воды очертили контур тела. Беатриче вскрикнула, но Ваня этого не слышал.
Над ним не было ничего уже, кроме потолка — высокого потолка, не чистого, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо мигающими желтыми лампами. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я хотел, — подумал Ваня, — не так, как мы с Беатриче хотели друг друга; совсем не так, как с возбужденными лицами тащились по июльской жаре в свободную квартиру, — совсем не так мигают лампочки на этом высоком бесконечном потолке. Как же я не видал прежде этого высокого потолка? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного потолка. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава богу!..»
Сентябрь. Амазонка XXI века
Беатриче выбрала на парковке самый модный самокат и покатилась навстречу любимому. Погода была ужасная, принцесса была прекрасная: сережки-звездочки из пыльного Стамбула, джинсовка, небрежный шарфик, юбка-карандаш. Юбкой она гордилась особо — не юбка, а произведение искусства. Дождь лил как из ведра, но и это не расстраивало Беатриче; в ее мечтах, прежде чем потерять невинность, она должна была основательно намокнуть. Так она это себе и представляла: блузка липнет к коже, с волос каплет вода, кровать тонет, Ваня тонет — все тонет, все течет, все изменяется.
Когда с утра ее разбудило коротенькое сообщение: «Родители сегодня в магазине. Приезжай», она уже давно знала, во что оденется. Только начался сентябрь, холод рванул на улицы Москвы стремительно, но оставляя простор для воображения: плюс десять — это все-таки еще не ноль. Правда, от полупрозрачной майки пришлось отказаться в пользу зеленого лонгслива, но это была небольшая жертва; зато в тон юбке.
Самокат тронулся, а вместе с ним замелькали самые дерзкие мечты. «Вхожу, — улыбалась Беатриче, — мокрая и секси. Как амазонка. И он такой… Ну такой!.. В рубашке. И расстегнута пуговка. Нет, две! Две пуговки расстегнуты — и все видно, вообще все». Воображение уносило ее все дальше, пока она чуть не наехала на мужчину с кофе. Кофе мужчина разлил, а на амазонку разозлился. Выкрикнул неприличное слово, и Беатриче порадовалась, что самокат у нее электрический. Впрочем, ехать действительно стоило с осторожностью — от дома до дома было полчаса езды, сплошь мимо университетов. День клонился к вечеру, студенты унылой гурьбой плелись к метро, понурив головы, не видя ничего помимо своего несчастья.
На светофоре Беатриче притормозила. Мысли ее занял Шуман. В Вене она училась на пианистку и для девушки ее возраста знала о романтическом звукоизвлечении невероятно много. «Такие нежные пальцы! Переиграл. Бедненький, — пожалела она коллегу. — Не дай бог! Тьфу-тьфу-тьфу. Сплюнь, Беатриче, да покудахтай». Она исполнила свое намерение, чем изрядно напугала пожилую даму с мелким пекинесом. «Зато была у него Клара, — продолжила мысль амазонка. — И вот приходит он с премьеры, а она с концерта — и вот там дождь, а она без зонтика, тогда же еще не изобрели зонтик, наверное, и она мокрая, а он в рубашке, и…»
Беатриче бибикнули. Намек был понят — и она покатила дальше, не столько на силе электричества, сколько на крыльях собственной любви.
Ваню она любила отчаянно, безумно, как по книжке. Ее возбуждало то, что он поэт, что много читает, еврейский нос с горбинкой, нежный писательский животик; порой ее даже возбуждало то, что он тупит, — но изредка, обычно это раздражало. Думала она о нем беспрестанно и так ярко, что сама удивлялась: откуда в ней столько чувства?
«Все! Хватит! Где твоя гордость?» — поинтересовалась Беатриче. Твердо решив ехать с достоинством, она включила в наушниках увертюру к «Тангейзеру» и насупила брови.