— В комсомол–то по убеждениям вступил? Или как?
От неожиданности я сказал правду.
— Нет, не по убеждениям. Из–за любви.
— Из–за любви?! — немало удивился Елисей. — Интересно. И как же это?
— Вы понимаете, я Зину полюбил.
— Ну, и что дальше?
— А она сказала, что если я ее действительно люблю, то я должен в комсомол вступить. Ну, я и вступил. А теперь мне задание дали, чтобы я про гражданскую войну и про милитаризм царский лекцию написал. Так что Елисей Михайлович расскажите мне пожалуйста, как Вы в те годы власть советскую защищали.
Старик внимательно выслушал мой монолог и с таким видом будто говорил «а гори оно все огнем» ответил:
— Да, никак я советскую власть не защищал. Даже наоборот. Я в белой армии служил. Я офицер армии барона Врангеля.
У меня тогда даже в глазах потемнело.
— Как же так, — говорю — Вы что же это за белых воевали и совсем даже не за красных?
— Точно, за царя батюшку и дрался.
В тот момент я готов был разрыдаться горючими слезами. Партийное задание было на грани срыва. «Так обосраться!», — совсем не по–комсомольски подумал я и хватаясь за последний шанс, давясь комком вставшим в горле, спросил:
— Ну, а Ленина–то Вы хоть видели?
— Ленина? — переспросил Воробьев. — Нет, Ленина не видел. Берию видел. Мельком совсем. Он по коридору проходил, а я в это время в кабинете на стульчике сидел. В Москве это было, на Лубянке.
— Но как же так, — взмолился я. — Как же мне теперь лекцию написать? Что я Зине скажу?!
— Будет тебе плакать, будет, — успокаивал меня Елисей Михайлович — это дело поправимое. Вот возьми эту книгу, — он протянул мне увесистый том — здесь все про гражданскую войну и написано. Есть и глава специальная про негативное влияние царизма. Мне этот талмуд ваши же и подарили. Комсомольцы.
Домой в тот день я летел как на крыльях. Теперь я точно знал, что обязательно выполню свое задание и что это понравится Зине. От этого мне было хорошо.
На следующей неделе моя лекция произвела фурор и я даже видел зависть в глазах многих ребят. Для меня же этот день был вдвойне счастливый, потому что из Казахстана приехал мой друг Батыр и тоже вступил в комсомол.
После собрания мы с ним пошли в парк и, спрятавшись в зарослях одного только нам известного куста, долго рассказывали друг другу новости. А потом Батыр достал из кармана лист папиросной бумаги и развернув показал мне, что там было завернуто.
— Это что петрушка? — спросил я.
— Какая же это петрушка, — даже обиделся мой друг. — Это совсем другая, для другого предназначенная трава. Вот смотри… — и с этими словами он очень ловко скрутил из бумаги две папироски.
Батыр чиркнул спичкой, и мы закурили.
— Это что табак? — опять спросил я.
— Нет, это «смешная трава», — объяснил мне товарищ. — Ты кури давай, затягивайся.
Я затянулся и, поперхнувшись дымом, начал кашлять.
— Что, пробрало? — улыбаясь и похлопывая меня по спине, спросил Батыр.
— Про–бра–ло! — разделяя слоги втягиванием воздуха, выдавил я.
— Кури, кури.
Через несколько минут мы почему–то начали смеяться по самым незначительным поводам. Сначала Батыр смеялся над тем, что мы стали комсомольцами, потом я смеялся над тем, что у него в носке была дырка, а потом нам обоим очень смешной показалась фамилия Льва Косули. — Ха–ха–ха, — раздавалось из нашего куста по каждому поводу. — Ха–ха–ха, — не умолкали мы до самого позднего вечера.
А утром состоялся субботник. Батыр не пошел на него и остался дома. А я пошел, из–за Зины. В тот день мы на славу потрудились вместе. Я держал большой мешок, а Зина с другими девчонками кидала в него всякий мусор. Труд и вправду облагораживает человека и делает его счастливым. Я тогда это понял точно.
А после потекли обычные комсомольские будни. Ответственных заданий мне больше не давали, зато почти каждую неделю гоняли на субботники и на собрания. И все было хорошо. Я любил Зину, она любила комсомол, и значит мы оба были счастливы. Ведь это же хорошо, когда твой любимый человек счастлив.
Но вот вчера случилась драка. Батыр, громко прокричав что–то на казахском языке, обидевшись, ушел, а я решил проводить Зину. Всю дорогу она ругала меня за несознательность и пыталась привить комсомольские ценности. Когда мы подошли к ее дому, она неожиданно попросила меня подняться к ней и помочь переставить тумбочку, которая уже давно мешала ей подходить к письменному столу. Я согласился и уже готовил приветственные слова для ее родителей, как обнаружил, что их и вовсе нет дома.
— А где твои мама и папа? — спросил я как после того, как тумбочка была переставлена на новое место.