— А если мужчина так и не встретил женщину, которая была бы половинкой его души, хотя это выражение мне кажется чересчур высокопарным?
— Тогда он должен быть готов к суррогатам, подделкам, бледным копиям настоящей любви, — сказал Николай, — и всегда сознавать, что он ущемлен и обманут.
— Мне кажется, ты слишком многого хочешь! — оживился герцог.
— А разве мы не искали самого красивого в жизни? — спросил Николай. — В Оксфорде мы были уверены, что весь мир будет принадлежать нам!
— И ты не был разочарован? — в голосе герцога звучал вопрос, а не утверждение.
— Я одарен Богом, как никто другой, — ответил Николай, — но, к своей чести, могу сказать, что сразу, как увидел Фелицу, я понял, что это она.
— Неужели это действительно так и было? — удивился герцог.
— Я увидел ее на балу в Зимнем дворце среди великолепия, блеска и необычайной изысканности одного из самых богатых дворов мира. Мне показалось, от нее исходит чистый белый свет. Ты думаешь, я преувеличиваю, но я уверен, вокруг нее была аура, по которой мне стало ясно, что это женщина, созданная для меня. Она принадлежала мне, — добавил он, помолчав.
— Ты в этом был абсолютно уверен? — спросил герцог.
— Уверен так, как ни в чем еще не был уверен в своей жизни, — ответил Власов. — Я подошел к ней, не видя никого и ничего, кроме ее лица, и она потом призналась мне, что как только взглянула на меня, сразу же поняла, что я мужчина, о котором она всегда мечтала.
— Почему же со мной такого не случается? — задумчиво произнес герцог.
— Ты должен верить, — улыбнулся Николай Власов, — и это свершится!
— Сомневаюсь! — сказал герцог.
— Ты только должен задать себе вопрос, готов ли ты, если это произойдет — а я убежден, что так и будет, — готов ли ты бороться за свою судьбу?
— Ты-то, конечно, свое счастье выстрадал, — спокойно заметил герцог.
— Это не совсем так, — возразил Николай. — Просто я сбросил с себя старые лохмотья и надел доспехи, в которых готов бороться не только со всем миром, но и с самим небом за свою любовь.
— Я завидую тебе, — признался герцог. — Черт возьми, Николай, я завидую тебе! Почему я не могу найти женщину, которая подняла бы меня до таких высот восторга, которые я слышу в твоем голосе?
— Вероятно, ты не туда смотришь, — сухо заметил его друг.
— По дороге сюда, — сказал герцог, — я думал о невольничьем рынке, который существует в нашем так называемом обществе.
Николай Власов удивленно посмотрел на друга, а тот продолжал:
— Если девушек насильно выдают замуж за богатого и влиятельного «покупателя», а мужчин вроде меня всеми правдами и неправдами вынуждают стать этими «покупателями», — не тот же ли это самый невольничий рынок?
Николай Власов рассмеялся:
— Бедный! Тебя еще пытаются женить?
— Пытаются, — ответил герцог.
И он рассказал другу о том, что произошло в казино и что сказала ему графиня Минторп.
— Тебе надо отправиться в путешествие, — посоветовал Николай. — Ты будешь вне опасности, которую описал столь живо, и откроешь для себя много нового.
— Я бы отправился хоть завтра, — сказал герцог, — если бы знал, что мне не придется наносить бесконечные визиты.
Николай Власов опять рассмеялся:
— Мне все это слишком хорошо знакомо! Прием у британского посла, аудиенция у короля и премьер-министра и наконец местные красавицы, которых выставляют перед тобой, как на параде! И вот, произведя на всех превосходное впечатление английского дворянина за границей, ты направляешься в следующий порт!
Герцог тоже засмеялся, но несколько неестественно.
— Расскажи же конец твоей истории, — нетерпеливо сказал Николай Власов.
Герцог не мог говорить о леди Милли даже с лучшим другом и главным образом потому, что сам не понимал, какие чувства он испытывает к ней. Она настолько прочно вошла в его жизнь за последние полтора года, что даже после ссоры этой ночью он не мог поверить, что все кончено. Очень часто, гораздо чаще, чем он признавался самому себе, герцог был близок к решению жениться на Милли. Теперь же он чувствовал себя похожим на лошадь, пришедшую в замешательство от незнакомого предмета на дороге. Он спрашивал себя, что Николай подумает о Милли? Поверит ли он в то, что Милли стала частью его души?
Внезапно у герцога мелькнула мысль, что ведь он не знает, какая у Милли душа. Они никогда не говорили на эту тему, и он знал, что ему было бы очень трудно завести подобный разговор. Этерстон также ясно отдавал себе отчет, что ни с одной из своих приятельниц он не мог бы говорить о том, о чем только что беседовал с Николаем. Женщины в его жизни существовали лишь для развлечения — чтобы веселить его и развеять его дурное настроение, чтобы его лицо никогда не было хмурым.