Заплакала Марашка от отчаяния. Горько-горько. И слёзы-то ей не положены были, нежити хладной. Но так больно стало мавке в самой груди, что застучало сердце, загромыхало. Разогналась кровь. И слёзы хлынули из глаз.
– Не смотри, Светозар, не смотри на меня! – только и смогла она простонать. – Убей, убей лучше поскорее.
– Я бы не смог убить тебя, Марашка, – сам чуть не плакал Чернобор. – Не хватило бы духу мне руку поднять на тебя… На самое прекрасное существо, какое я только встречал. Но ты уже умираешь, Марашка. Ладан тут в ловушке. Он для тебя всё равно, что яд.
– Ох, сладки твои речи… и сам ты слишком уж для меня хорош, для нежити проклятой. Сотню лет я уж тут маюсь в этом дурном лесу. Ни жива, ни мертва. Ни памяти у меня, ни дома, ни семьи – ничего нету! За какие преступления наказана я, и вспомнить не могу… Ох, не смотри на меня! Не смотри глазами своими добрыми, сгорю я под твоим взором…
– Как же так получилось, что так хороша ты? Так мила мне стала? Я ведь всех преступников, собратьев твоих, за версту чую! Всякую нечисть сразу замечаю. Как околдовала ты меня? Как смогла ко мне в сердце проникнуть? Так, чтобы и спать я не мог, только о тебе и думал! Даже жениться уж на тебе удумал…
Зарыдала мавка пуще прежнего от таких слов. И ладан жёг ей плоть хуже огня, и боль душевная изнутри раздирала.
– Так не совершала я зла-то никакого! Хоть и хотелось мне, но совесть не позволяла… Веришь? Бывает такое. Редко… может быть, очень даже редко. Но бывает! Что мерзкое с виду существо.., живущее среди сплошного зла, само внутри чистым остается! Живёт, само не марается, но и замаравшихся не судит!
– Сколько странствовал я по свету, не видел такого ни разу… – замотал головой Чернобор. – Загадка ты для меня Марашка…
Говорить мавке всё тяжелее становилось. Чувствовала она, как плоть её тает, исчезает, в туман обращается. Но на последние слова хватило сил:
– Если б злом я была, то почуял бы ты – сам же сказал. Если бы злом я была… То сердце моё хладно было бы хуже камня. И не полюбила бы я тебя ещё с самой первой встречи! И не мучилась бы теперь от такого стыда… Прости, Чернобор, что про себя всё утаила. Прости и уходи, смерть моя уже близко, чувствуя я. Оставь мерзкую мавку! Оставь нежить поганую умирать тут. Хороша твоя ловушка – славно услужила тебе…
Не выдержал Чернобор такой муки. Схватил Марашку крепко-крепко и поцеловал.
Вздрогнул мир. Отродясь никто на земле такого не видывал. Чтобы мавку, нежить хладную, кто-то бы из мира живых полюбил. Да так сильно, искренне! И чтобы она же в ответ так же! А любовь-то она сильнее урагана, сильнее землетрясения, сильнее условий любых. Коли одна хилая искорка может мрак разогнать, то на что же способен большой костёр? Зашумели два мира – Явь и Навь – задрожали, спутались, раскололись. Что за диво? Куда девать теперь эту чудную любовь-то? Чувства ведь никогда никуда не деваются. Они живут с людьми в их сердцах, и никуда не исчезают даже после смерти. Но с такой-то любовью что делать? Куда девать запретную? Когда жизнь вдруг полюбила смерть?
***
Затрясло мироздание косматой головой: «Чур меня, чур меня! Встань Всё на свои места!». Сказано – сделано. Всё как смогло, так и встало.
***
Почувствовала вдруг Марашка, как сердце по-новому забилось, как кровь потеплела, как грудь вдруг задышала. И боль жгучая прошла, и плоть из ловушки освободилась. Отшатнулась от объятий изумленная Марашка. И принялась сама себя разглядывать.
А пес Чеснок вдруг начал радостно лаять. У Марашки от испуга мурашки по коже побежали! Подул ветерок лесной, и стало ей холодно! И Чернобор во все глаза на неё смотрел. Увидел, как зарумянились у возлюбленной щеки. Как губы до того бледные вдруг покраснели, стали красные, будто бычья кровь. Глаза по-новому заблестели. Ещё краше стала, чем прежде. А ведь и так было глаз не оторвать!
– Что же это со мной, Светозар? – только и смогла она вымолвить.
– Ожила ты, Марашка… – сам едва верил в свои слова Чернобор.
Ущипнула себя она – ух больно!!! Ну точно – ожила! И тут же принялись в голове воспоминания мелькать. Вся жизнь прошлая к ней вернулась в разум.
– Не Марашка я, – замотала девушка головой. – Морошкой меня матушка назвала. В честь любимой ягоды… Это я потом вспомнить не могла ни как звать, ни откуда родом. Вот и придумала себе, что на ум пришло…
А уж кто имя свое наречённое вспомнит, тот и связь с родом своим обретает. Тут уж и всё остальное на место встаёт! Вспомнила тогда Морошка всю свою судьбу. Как жила она на краю леса в доброй избушке. Той самой, что нынче проклятой зовётся. Той, где Чернобор обосновался. Много юношей за Морошкой ухаживали, да никто не мил ей был. Кругом подружки замуж выскакивали. А через полгодика уже животом вперед ходили. Морошке грустно было одной, но и абы за кого она тоже замуж идти не хотела. Знало сердце, верило, что предназначено настоящую любовь обрести. А все в деревне меж тем начали над Морошкой насмехаться. Засиделась, мол, в девках – что с ней не так-то? Однажды на праздник так и вовсе зло подшутили. Привязали к ноге бревно и заставили так по деревне весь день ходить, позориться. Тут уж Морошка совсем расстроилась… Пошла к подруге своей за советом. Подруга та ведьмой была. Неразумной ещё, молодой. Слова ещё не умела верные подбирать. Заглянула в Морошкину судьбу, да дурной знак там увидела. Взяла и брякнула подруге всё как есть! Мол, встретишь ты свою судьбу, да нескоро! Через 100 лет только любовь настоящая к тебе придёт! А пока суженный твой даже не родился ещё…