— Вам, Геннадий Иванович, кажется, что моя жена — это жена, но мне лучше знать, кто она мне была: не жена, а Малюта Скуратов!
Геннадий Иванович не любил непопулярные имена, хотя бы и людей давно умерших, поэтому он прервал молодого инженера:
— Не нужно, Петя. Если хочешь знать, это даже бестактно и некрасиво — выносить сор из избы.
— Но вы тоже рассказываете о грубиянке врачихе, вынося сор из больничной избы, а ведь и она женщина, — сказал Петя и пронзительно посмотрел на Геннадия Ивановича.
«Не сдавать позиций!» — сам себе приказал Геннадий Иванович и сказал веско, как бы выступая не от себя лично, а от обиженного коллектива однопалатников:
— Неправильное поведение женщины-врача отражалось на нас, больных!
— А я что, здоровый? — с надрывом спросил Петя. — У вас аппендикс вырезали и выбросили, а у меня воспалена вся душа! Ее не вырежешь и не выбросишь.
— Правильно! — кто-то басом поддержал Петю.
— Да, но больница — дело государственное, а у тебя сугубо личное, — не сдавался Геннадий Иванович.
— Прошу прощения, — тоже не сдавался Петя, — семья, как нам известно со школьной скамьи, ячейка государства. Так что если я ежедневно из этой ячейки приползаю на работу в растерзанном душевном состоянии, то надо что-то предпринимать. Вот вы же что-то предпримете против врачихи?
— Я уже написал в министерство, — с достоинством сказал Геннадий Иванович. — Я отметил благодарностью весь персонал больницы, но особо выделил, что наряду с гуманным отношением одних…
— А мне выделять не из кого, — сказал Петя. — Она и я. Про себя я могу сказать, что был всегда гуманным и терпел два с половиной года А вы, Геннадий Иванович, всего какую-нибудь неделю с небольшим и уже написали в министерство Я же, между прочим, никуда не пишу. Ушел — и все.
— А ты вернись! — прочувствованно воскликнул Геннадий Иванович. — Вернись, Петя, и может быть, ты увидишь слезы радости.
— Давайте вместе! — азартно предложил инженер Верблюдов. — Давайте, я — домой, а вы — в больницу. А потом поделимся впечатлениями о тех слезах радости, которые заблестят на голубых подведенных глазах Эллы Витальевны!
— Я… разве я назвал ее имя? — растерянно спросил Геннадий Иванович.
— Вы не называли ее имени, — сказал Петя Верблюдов. — Но как только вы сказали, в какой вы лежали больнице, так я сразу все понял: вы попали к моей супруге. Такой Малюта Скуратов, наверно, один на всю систему здравоохранения, другого такого нет. И пока вы тут возмущались ее поведением, я подумал: вот наш дорогой Геннадий Иванович не жил с ней в одной палате и то не может вспоминать о ней без содрогания. А других поучает и говорит всякие возвышенные слова, не узнав самую суть… Вы, конечно, извините меня, Геннадий Иванович, но всякие прекрасные слова не имеют цены, когда они говорятся вообще, без знания предмета.
Кто-то моментально провозгласил лозунг «Больше дела, меньше слов!», хотя, если говорить о деле, то оно как раз и стояло, потому что обеденный перерыв давно кончился. Но и Геннадий Иванович и все другие подразумевали важность какого-то другого дела, может быть, морально-этического, а не того, которое им приходилось делать изо дня в день в своем НИИ. Морально-этическое они обсуждали страстно, но оно тоже стояло на месте. Это потому, что одни были за то, чтобы Верблюдов ни в коем случае не возвращался к своей мучительнице, другие же настаивали на том, чтобы он непременно вернулся.
И только Геннадий Иванович, сам затеявший весь этот разноголосый шум, теперь мысленно задавал себе внезапно пришедший мучительный вопрос: неужели, прежде чем произносить всякие правильные слова, нужно сперва вникать в суть вещей, событий и обстоятельств?
КУЛЬТУРНЕНЬКО…
Недавно, выступая перед многочисленной аудиторией, я заметила в первом ряду благообразного слушателя, который время от времени заносил что-то в свой блокнот Я подумала: хорошо, если отмечает понравившиеся ему мысли, а если критикует?
Спеша из клуба к метро, я услышала голос: «Разрешите обратиться?» Это был он, человек из первого ряда.
— Для вашего же блага хочу, как доброжелатель, предостеречь вас, — Начал он. — В наш век высокой культуры нельзя допускать в общественном месте тех грубостей и даже, извиняюсь, неприличностей, которые порой сквозят в ваших словах.
«Боже мой, — трепетно подумала я. — Только что один пародист изобразил меня настолько слащавой, что ни я, ни мои внимательные читатели меня не узнали, а тут вдруг я грубиянка, произносящая неприличные слова…» Я почувствовала себя так, будто из теплой ванны попала в прорубь.
— Не буду голословным, — продолжал мой спутник. — Вот тут у меня все записано, — и вынул блокнот. Слова «у меня все записано» прозвучали зловеще.
— Я вас слушаю, — покорно сказала я.
— Значит, так. В выступлении вы упомянули слово «кровать». Было такое дело?
Пришлось сознаться — было. Я рассказывала об экспонатах Версаля.
— Вот то-то. Неужели вам, деятелям литературы, неизвестно, что слово «кровать», — при этом он понизил голос и оглянулся, — это слово давно вышло из обихода и заменено другим. Слушать надо выступления по радио и по телевидению архитекторов, а также заведующих мебельными магазинами. Они как говорят? Они говорят культурненько: «Место отдыха». Родительское место отдыха — про двухспальную… эту самую. Или: детское место отдыха — про ту же самую, с сеточкой. Ясно? Опять же вы позволили себе огласить глагол «спать».
— А что, уже и спать нельзя? — ужаснулась я.
— Можно, — строго сказал он. — Но при людях надо говорить прилично: «Отдыхать». Если вы говорите «он спит», какая ассоциация возникает в мозгу?
— Храп? — сделала я несмелое предположение.
— Храп — это ерунда, — отмахнулся он. — В мозгу возникает вопрос: с кем? А при слове «отдыхать» таких аморальных вопросов не возникает. — Он полистал свой блокнот. — А вот уже совсем, извиняюсь, ни в какие ворота не лезет. Сказали вы или не сказали: «Костюм шьется из добротной материи»?
— Правильно, — согласилась я и попыталась догадаться: — Вам не понравилось слово «материя»? Первые три буквы?
— Буквы нормальные, — сказал он раздраженно. — «Шьется» — вот от чего мороз по коже! Опять возникает тот же вопрос: кто и с кем? Стыд и позор! А костюм «пошивается» — вот как надо говорить и культурненько и общепринято.
Я про себя согласилась с грустью: действительно, многие так говорят…
— Еще вы позволили себе выразиться… — Он приблизил свои губы к моему уху: — «яйца», когда даже самая темная домохозяйка давно уже говорит: «Яички». Я уж и не останавливаю внимания на том, что вы дважды сказали «я ем» вместо культурненького «я кушаю». Но самое невыносимое было, когда вы сделали со сцены в полном смысле разлагающее признание.
— Ххххосподи! — прошептала я.
— Вы сказали: «Я по утрам гуляю».
— Это правда, по утрам, — пролепетала я.
— Не в этом дело, — холодно произнес он. — Пора бы вам знать, что давно и окончательно скомпрометировавшее себя слово «гулять» заменено словом «встречаться». Морально возвышенный человек не позволит себе сказать: «Я с ней гулял», — он скажет культурненько: «Я с ней встречался».
Тут я вспомнила недавно полученное письмо. Девушка писала: «Я целый год встречалась с ним, а теперь у меня ребенок, фактический же отец не желает его признавать». Я еще тогда подумала: как странно, встречались люди где-то на улице — здрасте-прощайте, и вдруг — ребенок!..
— Я уж не говорю, — продолжал он тем временем, — как вы после выступления объясняли подошедшим к вам женщинам: «Для того, чтобы платье красиво сидело, нужно иметь хорошо пригнанное белье и…» даже язык не поворачивается!..
— Бюстгальтер! — радостно подсказала я в надежде смягчить его суровость.
Его перекосило, будто он подавился рыбьей костью.